Книга Надувная женщина для Казановы, страница 70 – Дарья Донцова

Меня охватил ужас.

– Там, внутри, мальчик, вернее, больной юноша! Он же погибнет! Пожарных вызвали?

– Угу, – ответил красномордый, – только они тут тормозные.

Я окончательно перепугался.

– Надо войти в дом!

Толпа уставилась на меня.

– Ты че, мужик, – сказала одна тетка, – совсем того? Пожар горит! Могет крыша на башку упасть.

– В том и дело, – горячился я, – внутри слабая женщина и больной юноша.

– Самой-то небось нет, – рассудительно заявила Мадлен, – а то бы уж выскочила и голосила. Небось на рынок подалась.

Ее слова подстегнули меня. Ощутив выброс адреналина, я кинулся к мужикам-зевакам.

– Давайте вышибем окно, влезем в дом и вытащим парня.

– Не-е, – лениво протянул один, – не люблю в чужие дела мешаться.

– Может, судьба ему погибнуть, – рассуждал другой.

– Что ни делается, все к лучшему, – донеслось из толпы. – Зачем такому жить? Сам мучается и других извел, лучше один раз отплакать и забыть.

Черная, душная волна поднялась к голове, я отломал от дерева довольно толстый сук, подбежал к невысокому заборчику, легко перескочил через него и изо всех сил ударил по широкому стеклопакету раз, другой, третий. Раздался сильный хлопок, дождем посыпались осколки, наружу вырвался едкий дым. Я закашлялся, но отступать было поздно.

Не знаю, видели ли вы когда-нибудь пожар, но мне «повезло», за то короткое время, что Нора «работает» Ниро Вульфом [15], дважды увидеть огненное безумие. Оба раза я был напуган до потери пульса, и вот сейчас предстоит вновь бороться с огнем. А еще уверяют, что снаряд дважды в одно место не падает! В моем случае бомба угодила в воронку трижды. [16]

Я перемахнул через подоконник и крикнул что есть мочи:

– Есть кто живой?

Едкий воздух проник в легкие, кашель начал раздирать внутренности. Открытого огня не было видно, и это радовало. Но я очень хорошо знаю, что основная масса людей на пожаре погибает не от ожогов, а от отравления продуктами горения. В наших квартирах теперь очень много легковоспламеняющихся, горючих синтетических материалов, всяких кухонных шкафчиков из пластика, предметов из эрзац-дерева, обтянутых отделочной пленкой.

Вдруг в руку мне ткнулось что-то влажное.

– Прижми к морде, – глухо сказала невесть как оказавшаяся рядом Мадлен, – дыши, как собака, неглубоко, не стой идиотом, времени нет. Иди налево, я направо.

Обмотав нижнюю часть лица мокрым полотенцем, я пошел в указанном направлении, наткнулся на дверь, распахнул ее, очутился в кромешном дыму и внезапно услышал стон.

Ноги налетели на какую-то преграду, я пошарил руками на уровне коленей и с невероятной радостью нащупал чье-то тело.

Кое-как подняв человека, я потащил его к разбитому окну.

– Боря, Боря, – хрипло шептал несчастный, – беги, он вернется и убьет тебя, скорей, Иржи, деньги, убегай…

Голос становился глуше, неразборчивей, я начал задыхаться, но тут вдруг мне в лицо ударила струя свежего воздуха. Я очутился у разбитого окна и наконец увидел, что прижимаю к себе даму – маленькую, совсем крохотную, похожую на птичку. Оставалось удивляться, почему ее тело было таким каменно-тяжелым.

Женщина открыла глаза и вскрикнула:

– Где Боря?

– С ним полный порядок, – бодро солгал я, – он во дворе.

– Вы кто?

– Разрешите представиться, Иван Павлович Подушкин, ответственный секретарь общества «Милосердие», – машинально вырвалось у меня.

Да уж, отец мог бы мною гордиться. Он отлично воспитал Ваняшу: в экстремальной ситуации сын не утратил светские манеры.

– Не бросайте меня, – прошептала дама, – я боюсь.

В ту же секунду она потеряла сознание. Я положил тело на широкий подоконник и собрался было вылезти во двор, а потом вытащить несчастную, но с той стороны окна появилось несколько мужиков. Дальнейшее помнится смутно. Вроде народ начал бить остальные окна на первом этаже и ломать дверь. Откуда ни возьмись на траве появилось ватное одеяло, на которое уложили Ирину Леонидовну, и одна из женщин стала лить ей на лицо воду из пластиковой бутылки. Потом два мужика из дома вытащили что-то длинное, темно-серое, уложили на траву и прикрыли сверху грязным брезентом. Кто-то вышвыривал в окно вещи, появились пожарные, машина «Скорой помощи». Я сидел около Ирины Леонидовны совершенно оглушенный. Из ниоткуда вынырнула перепачканная с головы до ног Мадлен и сунула мне стаканчик. Решив, что это кофе, я машинально сделал глоток и закашлялся. Жидкость оказалась спиртным плохого качества – то ли виски, то ли коньяк, не разобрать.

Два парня в комбинезонах стали перекладывать Ирину Леонидовну на носилки. Внезапно пострадавшая открыла глаза, вцепилась в мою ногу и что-то быстро сказала на непонятном языке. Один из санитаров кивнул, посмотрел на меня и произнес нечто, похожее на: «Хр, бр, кр, гр».

– Я не говорю по-чешски, – ответил я.

Юноша что-то спросил по-английски.

– Ай донт спик инглиш, – собрал я в кучу остатки знаний, полученных в институте, – ноу, май нэйм из Иван, ай ливинг ин Москва, хау ду ю ду? Йес!

– Он говорит, – перевела Мадлен, – что Ирина Леонидовна отказывается без тебя ехать в больницу и спрашивает: можешь ли ты сопровождать ее или тебе плохо?

– Конечно, поеду, – кивнул я, – мне плохо, но не до такой степени, как ей.

Санитары подняли носилки, я встал и тоже уцепился за одну ручку, но не для того, чтобы помочь сотрудникам «Скорой помощи», а чтобы не упасть самому. Как ни странно, никаких ранений я не имел, вот только ноги дрожали и отказывались мне повиноваться.

Носилки с грохотом вкатили в «Скорую». Медики мигом наладили капельницу и укрепили на руке пострадавшей манжетку тонометра.

Ирина Леонидовна медленно повернула голову, нацелила на меня ставшие огромными бездонно-черные зрачки и спросила:

– Боря где?