Книга Отпусти кого любишь, страница 19 – Иосиф Гольман

– Что значит неплохи? – не поверила Женька. – И что такое относительно?

Воробьев внимательно на нее посмотрел, видимо, подбирая слова.

– Говорите, как есть, – попросила Грекова. – Я же вам объяснила: мне нужно точно знать мое время.

– Я и говорю, как есть, – вздохнул доктор. – Самого тяжелого варианта, скорее всего, к счастью, не будет. Нет смысла морочить вам голову степенью дифференцирования клеток, но, по моим ощущениям, речь все же идет о годах. Кстати, шансы на выздоровление тоже есть.

– Значит, в печени не метастаз?

– Это точно покажет только лапароскопия. Но есть мнение, что это может быть и что-то доброкачественное. К тому же локализация опухоли такова, что с ней можно бороться. А опухоль из груди нужно убирать немедленно. Завтра-послезавтра и уберем, когда все анализы соберутся и я подготовлюсь.

– Вместе с грудью? – горько спросила Женька. Теперь, когда жизнь измерялась не месяцами, ей стало ужасно жалко свою грудь.

И тут доктор Воробьев впервые позволил себе улыбнуться.

– Вы слышали что-нибудь о реконструктивной пластической хирургии? – спросил он.

– Морщины убирать? – вяло откликнулась Грекова, уже погруженная в свои печальные мысли.

– Не только, – как-то по-мальчишечьи ухмыльнулся тот и раскрыл перед пациенткой альбом с цветными фотографиями. Она взяла альбом в руки, полистала.

Это был обычный «домашний» альбом с обычными фотками. На каждой из них была снята верхняя половина тела женщин разного возраста. Все изображения были без головы, фото начиналось от шеи, что оставляло у зрителей неприятное чувство.

Хотя какие могут быть зрители у практикующего хирурга-онколога?

Такие же несчастные тетки, которым вскоре предстояло лишиться груди.

И от вида этих фоток у них, безусловно, появлялась надежда. Потому что фото стояли попарно: до и после. И по большому счету особой разницы между ними не было, в чем, собственно, и состоял талант хорошего хирурга. Сохранялась не только форма груди, но даже форма и цвет соска.

– Это все ваши? – осторожно спросила Женька.

– Мои, – с гордостью ответил доктор.

– А… как это удается? Ведь один в один.

– Сначала прикидываем, как скульпторы. Потом микрохирургия помогает. Убираем опухоль, реконструкцию проводим непосредственно в момент первичной операции. Вот только отрезать занимает полчаса, а пришить – вдесятеро дольше, – улыбнулся Воробьев, вновь став похожим на беззаботного студента.

Он, как и в первый день, предложил ей кофе.

Они пили кофе, заедая поломанным пополам творожным сочником, и она чувствовала, как отходит от ее сердца черная страшная угроза. Ведь годы – это совсем немало, если перед этим считала, что остались месяцы. А может, и совсем вылечит ее Воробьев? Если он умеет отрезанное воссоздавать, то почему бы ему ее, Женьку, совсем не вылечить?

В общем, веселее становилось Женьке.

Чего не скажешь про всемогущего доктора Воробьева. Вроде и не торопился, как в прошлый раз, на часы не смотрел. А только все мрачнел и мрачнел.

Грекова даже подумала, что чем-то она его нечаянно обидела.

– Вы не из-за меня такой расстроенный? – в лоб спросила она.

Застигнутый врасплох, Воробьев напрягся. Похоже, ему не хотелось делиться своими проблемами.

– Нет, что вы, – односложно ответил он.

– Но ведь расстроенный, – улыбнулась Женька. – Может, если скажете, будет легче?

– Вы психотерапевт? – всерьез спросил доктор. Даже, как показалось Женьке, с какой-то надеждой.

– Все женщины – психотерапевты, – заметила Грекова. – Так что колитесь. – Теперь она была уверена, что врачу-онкологу тоже хочется получить свою дозу утешений. Наверное, с женой поругался.

– Это личное, – подтвердил ее догадку Воробьев и колоться не стал. Лишь улыбнулся благодарно, как бы оценив ее порыв.

В кабинет зашла вызванная Воробьевым Галя, уже знакомая Женьке по прошлому визиту медсестра. У них тогда сразу установились хорошие отношения – так бывает, что люди мгновенно чувствуют взаимную симпатию.

– Ну, будем лечиться? – сказала она Грековой. Галя уже знала, что диагноз перестал быть фатальным, и имела право так спросить.

– Будем, – вставая, ответила Женька.

А в коридоре спросила:

– Чего доктор сегодня такой смурной? Я даже сначала решила, что из-за меня.

– Нет, – сразу ответила медичка. – Не из-за вас. Из-за вас он, наоборот, радовался. – Но разъяснений по поводу его грусти так и не последовало.

Почему-то Женьку это задело. Она уже не считала, что здесь что-то личное. И может быть, это все-таки ее касается, раз от нее это скрывают?

Галя предположение снова отвергла, и снова как-то вяло.

– Слушай, Галка, – даже остановилась Грекова. – Я же дергаюсь, когда что-то скрывают. Ты же сама понимаешь. Говори, как есть.

– Вообще-то не велено, – сказала та, понизив голос и тоже остановившись.

– Это почему? – требовала разъяснений Женька.

– Чтоб не нарушать моральный климат.

– Он у меня и так нарушен.

– Ладно, – вздохнула Галина, поправив высокий белый колпак. – С Наташкой нашей беда, вот в чем дело. Но ты ее все равно не знаешь.

– Ваша девчонка с саркомой? – ужаснулась Женька. – Которую столько лет лечили?

– Да, – неохотно подтвердила медсестра. – Наши все в шоке. Она нам как родная. Всем кагалом от смерти оттаскивали – у нее ведь даже родственников не было. Детдомовка. И обидно до смерти.

– Почему? – невпопад спросила Грекова.

– Она не должна была рожать, – объяснила Галина. – Это фактор риска. А главное – два года не появлялась на обследования. А должна была раз в квартал. И там такое повырастало… Только я не должна была тебе говорить, слышишь?

– Почему?

– Во-первых, это тебе на нервы может подействовать. А во-вторых, вы с ней будете в одной палате, – перечислила Галина причины, по которым она не должна была рассказывать Женьке то, что уже ей рассказала.

– Ладно, – отмахнулась Грекова. – Ты мне ничего и не рассказывала. Пошли в приемное отделение меня прописывать.

Потом Женькино больничное время полетело с обычной для таких мест парадоксальностью: одновременно неторопливостью и – быстротой, когда вечер сменяет утро так, что и оглянуться не успеваешь.

В приемный покой – оформить документы. Потом – в палату, в которой к моменту ее прихода было пусто, хотя вторая кровать была разобрана – видно, Наташку куда-то таскали по медицинским нуждам.

Потом снова к узисту – сначала посидев в очереди. Потом – на совсем непонятные и, видно, очень дорогие диагностические аппараты.