Книга Холод черемухи, страница 36 – Ирина Муравьева

– Куда мы сегодня? – нахмурясь, спросила она.

– Хотите, я вас кое с кем познакомлю? Весьма любопытная дама. К тому же красива.

– Куда же мы едем?

– Мы едем в гостиницу. Сейчас она называется «Красный флот», а в прежние времена называлась «Лоскутная». Здесь недалеко, в Лоскутном переулке.

– Зачем она мне, ваша дама? – так же хмуро спросила Дина Форгерер.

– А вы познакомьтесь сперва и поймёте.

Бывшая «Лоскутная» даже внешне поражала своею грязью и запущенностью. Швейцара давно упразднили, и вместо швейцара у подъезда стояла группа молодых матросов, нетрезвых, в широких брюках-раструбах, и лузгала семечки. Рядом с ними на уже освободившемся от снега асфальте валялись пустые бутылки из-под коньяка «Мартель» и сильно пахло спиртным.

– Куда вы, товарищи? – Матросы заслонили вход.

– К товарищу Рейснер, – ответил спутник Дины Форгерер.

– Документ ваш, товарищ, – осипшим и злым голосом сказал один из матросов.

Динин спутник достал из кармана документы. Матрос долго изучал и наконец вернул с некоторым недоумением.

– У товарища Рейснер сейчас посетители. Товарищи писатели и товарищи поэты. Ей сообщили о вашем приходе?

– Можете проверить, – равнодушно ответил Динин спутник.

– И женщина с вами?

– И женщина со мной. Дина Ивановна, покажите товарищам свои документы.

– Не надо, – вдруг сказал матрос и смачно сплюнул себе под ноги пахнущую коньяком густую слюну. – Пускай так проходит.

– Алексей Валерьянович, пойдёмте отсюда! – зашипела Дина. – Ну, я не хочу!

Но матросы уже подтолкнули их к двери, пришлось войти. Старые бронзовые лампы, прежде миролюбивым светом освещавшие фойе с развешанными по стенам картинами, были побиты, и всюду валялись осколки. На картинах чернели пробитые пулями дыры. Бархатные диваны ржавели винными потёками и вмятинами от погашенных папирос. Грубо и кисловато пахло немытым телом и табаком.

– К товарищу Рейснер на третий этаж! Она в угловых апартаментах! – крикнул вдогонку тот матрос, который проверял документы.

В гостинице было тепло, и Дина скинула шубку, сбросила с головы вязаный шарф. На третьем этаже стоял дикий шум, словно за закрытыми дверями поселился табор. Алексей Валерьянович без стука вошёл в номер, на вызолоченной ручке которого чернела записка: «Ни шагу – без стука!»

Перед треснутым зеркалом стояла и красила губы очень высокая женщина, сложенная, как античная богиня. Всё было большим и прекрасным: и руки в больших перстнях, и ноги в щегольских ботинках, и волосы, крупными коринфскими завитками уложенные надо лбом, и глаза – спокойные и бешеные одновременно, похожие на спелые виноградины своим чистым зеленовато-солнечным цветом, которые вдруг очень ярко темнели, когда опускались густые ресницы. На женщине была стянутая широким ремнём кожаная куртка, верхние пуговицы которой от тепла в комнате были расстёгнуты, и плавная, длинная, статная шея белела, как шеи у статуй.

На кровати нарочно, как показалось Дине, чернел кусок пайкового хлеба и валялась непочатая бутылка водки, но рядом, на столе, дымилось блюдо с чем-то горячим, краснела тонко нарезанная колбаса, блестела икра с сизоватым налётом на мелких своих, плотно сдавленных зёрнах, и тот же «Мартель», разомлевший в бутылках, раскинул, как сеть, по неубранной комнате свой ярко цветущий, пылающий запах.

– Приветствую вас, Алексей Валерьянович, – весело сказала женщина в кожанке и протянула большую прекрасную белую руку.

Алексей Валерьянович шутливо поднёс эту руку к губам и вдруг отшатнулся.

– О Боже! Откуда же это?

– Колечко? – ещё веселее спросила женщина. – А это мы экспроприировали!

Алексей Валерьянович обернулся к Дине, удивлённо и исподлобья смотрящей на них.

– Знакомьтесь: Лариса Михайловна Рейснер, Дина Ивановна Форгерер, актриса нового театра.

– Вы что, комиссар? Почему вы вся в коже? – громко и резко спросила Дина.

– Я? Да, – прищурилась своими золотисто-зелёными глазами античная богиня. – Пойдёмте к моим знаменитостям, они здесь, в соседнем номере. Вовсю расшумелись, мерзавцы! Боюсь: напились там до чёрта! Пора бы прогнать, да душа не велит!

В соседней комнате Дининым глазам открылась совсем уж странная и, правду сказать, отталкивающая картина: три очень заросших и пьяных матроса с неправдоподобно большими маузерами, наполовину торчащими из чёрных штанов, с лицами свирепыми и опухшими от многодневного пьянства, бормотали частушки и громко выстукивали каблуками чечётку, не вставая со стульев, а рядом на диване, тоже пьяный и мертвенно бледный от этого, лежал златовласый Сергунька Есенин, хорошо запомнившийся Дине Ивановне Форгерер с того поэтического вечера, когда он читал о печальных берёзах. Томную и золотую голову поэта Есенина с помощью кобуры поддерживал коротко стриженный, с густыми чёрными бровями мужчина, который радостно оскалился при виде вошедшей в комнату Ларисы Михайловны Рейснер.

– Читали стишки да заснули. Уж вы не сердитесь, – свежим и тонким голосом сказал коротко стриженный товарищ. – Поэт! С поэта ведь спросу – как с птицы!

– Вы, Яшенька, тоже поэт, – светло засмеялась богиня.

– Какой я поэт! Я на службе. И вы, моя радость, на службе! Нам с вами не до развлечений.

– Знакомьтесь! – Лариса Михайловна плавно, как сам упоённый своей красотою и царственной силой взволнованный лебедь, развернулась к Дине и Алексею Валерьяновичу. – Товарищ Барченко и Дина Ивановна.

– А вы здесь зачем и откуда? – выпучил на Алексея Валерьяновича чёрные и живые глаза неизвестный Дине «Яшенька». – Какая нелёгкая вас занесла?

– Одна есть на свете «нелёгкая», товарищ Блюмкин, – спокойно ответил Алексей Валерьянович. – И вас занесла, и меня.

– А вы – коварная! – обнажив гниловатые зубы, засмеялся товарищ Блюмкин, обращаясь к Ларисе. – Никого не пропустите! Жадны вы до жизни, Лариса Михайловна!

– А я и до смерти жадна, – вдруг уронила голову с коринфскими своими локонами античная статуя, Рейснер Лариса Михайловна. – Кто знает, где смерть меня встретит? Сама не боюсь и других не жалею.

– Жестокая женщина, – усмехнулся Блюмкин, – ведь как усмирила восстание в Ижевске! Она ещё всем нам покажет!

– И что вы покажете? – вдруг так же решительно, резко и громко спросила Дина.

– А что захочу! – решительно, властно и громко ответила Рейснер и так же, как Дина, блеснула глазами.

Дина побледнела и закусила губу.

– Мне завтра на Волгу, потом дальше – в Крым. Кто знает, вернусь ли? Давайте хоть выпьем. Серёжа! Сергей Александрыч! Вставайте, дружочек! Прочтите нам что-нибудь… что погрустнее.

Мертвенно-бледный, с распухшими тёмными губами, Есенин разлепил невидящие ярко-голубые глаза и вдруг громко всхлипнул: