Книга Портрет Алтовити, страница 67 – Ирина Муравьева

– Все? – Она издевательски понизила голос. – А как же бездна? Ты ведь еще не успел ее изобразить!

Лицо его перекосилось.

– Хочешь меня унизить? Чтобы я окончательно выглядел идиотом? Ну давай, давай, что нам время терять? Да тебе хоть раз пришло в голову, что это такое, когда денег – ни копейки и приходится кидаться на любую работу! Ты хоть когда-нибудь поинтересовалась, как я все это вытягиваю? Плевать тебе на это! У нас ведь что на первом-то месте? Твои тонкие чувства! Потом уж все остальное! Все эти мелочи, тем более если они касаются только меня! Глупые амбиции, патетическая профессия, постоянное безденежье, идиотская семья и так далее! Что тебе до всего этого? И теперь, когда я, наевшись говна, дожил наконец до того, что получил свою сцену и могу на ней что-то сделать, ты и над этим издеваешься! С высоты нью-йоркского небоскреба! Да, я хочу поставить то, что я хочу поставить! Да, у меня есть свои планы! Не любовные! А, представь себе, творческие! Представь себе! А ты можешь продолжать восхищаться вашими идиотскими мюзиклами, где на зрителей спускают вертолет и это называется художественным решением!

Седые волосы дыбом стояли над его выпуклым открытым лбом, и, слушая то, что он говорит, она вдруг вспомнила, что именно лоб его, мощный, открытый и красивый, так запомнился ей с их первой встречи.

– Я не хочу ссориться, – успокаиваясь, пробормотал он. – Я любил тебя всегда и люблю, но никогда не трогай того, что я делаю, никогда не смейся надо мной, и…

– Помнишь? – вдруг перебила она и вытянула вперед руки, словно отталкивая то, что он говорит. – Где же это было? Да, в Эстонии. Помнишь, мы ездили на три дня в Эстонию? В августе, кажется, да? Стояли у моря, вечером, и наши тени лежали перед нами на песке? Ну, помнишь ты или нет?

– Помню. Их слизывала вода, был прилив.

– Да! – Она обеими руками рывком подняла наверх волосы. – Мы с тобой стояли и смотрели, как сначала вода съела наши головы, потом плечи, потом руки. Помнишь, как нас смыло?

– Я пойду. – Он вскочил. – Завтра, когда Саша ляжет спать, после спектакля, мы все обсудим.

– А нечего. Что нам обсуждать? Завтра я закажу билеты.

Тень какая-то пробежала по его лицу. Она с жадностью всмотрелась. Что? Обрадовался?

– Люби-и-имая моя, – выдохнул он, – люби-и-имая! Ты понимаешь, что, если бы я мог, я бы никуда не отпустил тебя? Понимаешь ты это?!

– Давай только не будем ничего решать, – заплакав, забормотала она. – Я уеду сейчас, отвезу Сашу, а потом мы придумаем, как нам…

И не закончила, потому что телефон, зазвонивший над ухом, заставил ее вздрогнуть и торопливо снять трубку.

– А вы знаете, Ева, – сказал ей ласковый, запинающийся голос Арсения, – я, кажется, слегка п-п-помираю, и мне бы хотелось, чтобы вы зашли. Потому что, если можно, я бы вас нагрузил одним маленьким порученьицем. Мой сын все-таки проживает от вас н-н-неподалеку, а я ему хотел бы кое-что передать. Извините, конечно, звучит сентиментально, но все мы немножко лошади. Н-н-ничего, что я с нахальной просьбой?

– Что передать?

– Ну, вот поэтому я и п-п-позвонил, – старательно продолжал Арсений. – По п-п-почте не пошлешь. Одну безделицу, честно говоря. На память от плохого п-а-п-паши. Кто его знает… может, ему когда-нибудь это будет, так сказать, небезразлично.

– Ну, так принесите.

Томас начал медленно застегивать куртку.

– Да не получится, – с ласковым недоумением пробормотал Арсений, – не добраться мне до вас, дорогая. Ослабел. Чуть было к-к-концы не отдал.

– Вам что, так плохо?

– Непонятно мне. То очень хорошо, то совсем п-п-плохо. Но дойти до вас – не дойду, это точно. Хотя вы от меня в двух шагах. Где П-п-патриаршие пруды, знаете? Садовая, дом четыре, квартира четыре. «Квартира» – это, правда, не совсем верно. Подвал. Подвал номер четыре. Лестница, к сожалению, темновата, зато никакого кода не нужно. Вход со двора. П-п-придете?

– Через час, – сказала она, как всегда успокаиваясь от его ласкового голоса. – Что вам принести?

Он осторожно засмеялся.

– Я пережил свои желанья, я разлюбил свои мечты… Себя п-п-ринесите.

– Кто это? – мрачно спросил Томас.

– Племянник старухи, которую ты видел. Я с ними встречала Новый год. Скульптор.

– Ты, я надеюсь, пошутила, что пойдешь к нему домой?

– Почему пошутила?

– Да ведь он же пьян, я слышал! Он же лыка не вяжет! Куда ты пойдешь с ребенком?

– Он всегда пьян. Что он мне сделает?

– Ева, а ведь ты тоже… – Он посмотрел на нее с какой-то отстраненной жалостью. – Ты ведь тоже… Искательница острых ощущений. Иначе зачем тебе все это?

– Что это?

– Ну, это. Мужчины. Пьяные. Племянники старухи. Все эти драмы вокруг тебя, страсти. Инфаркты, запои. Почему ты не можешь пожить тихо? Все время это бурление, нервотрепки… Может, я не должен тебе этого говорить…

– Может, и не должен, – пробормотала она, раздувая ноздри. – Но раз уж начал, говори.

– Я никогда не был до конца уверен в том, что ты мне верна. Только не возражай, не возражай мне! Я же не говорю, что ты меня не любишь или мало любишь. Но если я сегодня узнаю, что ты за эти два года с кем-то спала или кому-то заморочила голову, я и не удивлюсь особенно сильно. Потому что это в тебе сидит, это твоя природа, и я всегда ее чувствовал! Более того! – Он поднял руку, заставляя ее замолчать, хотя она не произнесла ни слова. – Более того! Я, может быть, и сам купился на эту твою природу! Может, это и есть главный наркотик, который меня к тебе приклеил, не знаю! Но если ты думаешь, что я хочу тебя обидеть или хочу, чтобы мы – не дай Бог – расстались, искусав друг друга, как бешеные волки, то ты ничего не поняла из того, что я сказал! И тогда я должен просить у тебя прощения! Помнишь, ты все любила повторять эту строчку, ужасную, кстати, нелепую: «Быть женщиной – великий шаг, сводить с ума – геройство»? Пастернаковскую? Помнишь? Сто раз ты мне ее подсовывала по поводу и без повода!

– Чем же она такая нелепая? – с ненавистью спросила она.

– А тем, что идиотская, жестокая, вот чем! Тебе разве легче оттого, что моя жена, – Еву передернуло, – тебе легче оттого, что она чуть в дурдом не попала от нашего с тобой великого счастья? Нет? Надеюсь, что нет! Или, может быть, тебе хотелось, чтобы от твоего «геройства» я превратился в развалину? Тоже нет! К чему тогда эта патетика? Что значит «быть женщиной»? Ты сначала постарайся человеком быть!

Он замолчал, потому что Ева отвернулась и закрыла лицо руками.

– Милая моя, – пробормотал он, – ну, прости. Это ведь я защищаюсь. Мне легче обвинить тебя, тебе легче обвинить меня. А на самом деле мы с тобой просто несчастны, вот и все.

– Нет, не все, – громко сказала она и открыла лицо. – Ты угадал. Как ни странно. Так что можешь убираться к своей жене с чистой совестью. Любовник у меня есть, и я сейчас к нему возвращаюсь.