Онлайн книга «Портрет Алтовити»
|
– Нет, я, наоборот, хотел бы, чтобы вы прочитали. Сядете в самолет, делать будет нечего, ну и прочтите. – То есть как: прочтите? – Мне хочется, чтобы вы прочли. Потому что, дорогая, это письмо – оно не только Диночке. Оно и мне самому, и вам, и вообще… Диночка его, может быть, до конца и не дочитает. Она другим берет. Не начитанностью. – Чем же? – Вы думаете, я какую-нибудь гадость скажу? Боже меня сохрани! Даже если она меня бросит, даже если она меня уже бросила, ничего, кроме радости, она мне не принесла. И благодарным восторгом я ее помнить буду, а не обидой. А берет она беззлобностью. Такой, как она, – чтобы ну совсем не уметь злиться, – я такой женщины второй не встречал на свете. Даже вы по сравнению с ней – злючка и стерва. Вы, если вас разозлить, и укусить можете. – Кого же это я укусила? – Откуда я знаю? Может, пока что и никого. Но состаритесь и укусите. Она засмеялась. – Придете завтра со мной попрощаться? – Приду. Если не сдохну. А зачем я вам нужен? К вам же этот, наверное, придет… Ваш. Попрощаться-то. * * * …Вот, как просто. Он придет ко мне попрощаться. Тыпридешькомнепопрощаться. Мыстобойпопрощаемся. …Все я сделала, как он просил. Позвонила сразу, как ушел Арсений. Подошел, я положила трубку. Он сразу перезвонил – значит, один был дома! – сказал, что зайдет после пяти. А я улетаю послезавтра. Улетаюпослезавтраслышишь? Он, может быть, думает, что я останусь, чтобы продолжать эту жизнь? Останусь тут без Саши? Что ты, милый, я не останусь. Укусить тебя на прощанье, как говорит Арсений? Ты ведь меня предал. Нет, это я тебя предала. Ну, кусай ты меня. Какая разница? Размывсеравнопопрощаемся? Чушь лезет в голову, слова слипаются, мысли слипаются. Кто-то гримасничает внутри головы. Я тебя укушу. Ты меня укусишь. Какое страшное слово. Придумать же такое. Помнишь, мы с тобой смотрели фильм здесь, у вас, в Москве, и он назывался «Мы так любили друг друга»? Итальянский фильм. Мысмотрелистобойпомнишь? Или это был другой фильм? «До свидания, мальчики»? Ах, Москва! Снег серебристый! Тополиный пух по бульварам. Стихи, бутылки. Окуджава с Высоцким. Ли-те-ра-ту-ра. Катиного мальчика убили в Чечне. Катю убили в Нью-Йорке. Меня убили в утробе. Арсения убили в подвале. Ричарда убила я сама. Мы отдохнем. * * * …Ну вот, звонок в дверь. У него же ключи. Может, это и не он. В глазок, в глазок! Как учила старуха. Он. Кто же еще. Приглаживает волосы, прихорашивается. Актеришка. Никого нет лучше. Не плакать. Никакого «над-рива». Как говорила одна пожилая американка, изучающая русский язык: «над-рив». Надрыв. Это из Достоевского. Ну конечно, из Достоевского. Кто еще такое придумает. – Ева, прости меня. …Что же это у нас все как в книжке? Как в самом скверном женском романе? Прости да прости. Сплошной над-рив. – Ева, почему ты молчишь? – Тяжело как. – Ты что, решила уехать? …Паника у него в глазах. Вместе с облегчением. Сам не знает, чего хочет. До чего ты близок мне. Будто я тебя родила. – Да, послезавтра самолет. Вернее, даже завтра. Потому что очень уж рано утром послезавтра. Я лучше поеду с вечера, переночую в Шереметьеве в гостинице. …Вопрос у него в глазах. Ну да. Значит, у нас есть ночь? Ночь-то есть, да кто ж тебя ко мне отпустит? Как у вас поют: «а ночка темная бы-ы-ы-ла…!» Не могу ничего сказать. Томас! Слова слипаются. – Иди ко мне. – Не могу. У меня страх внутри. Страх, страх. – Ты моя люби-и-имая! Ты моя девочка. Что делать будем, Ева? Ты запутался, бедный. Как раньше было просто. Знали, что делали. – Прощаться. Помнишь? Ты меня учил? Слово это… как его? «Запохаживается». Мы будем, запохаживается, прощаться. – Прости ее. Она… – Ты думаешь, я из-за нее уезжаю? – Ну что я могу тебе предложить, что? Я тебе говорил, что нужно было тогда, пять лет назад, до всего! Нужно было решиться, и все! – Что сейчас ворошить! Как вышло, так и вышло. Запохаживается… – Да вышло-то ужасно! Хуже смерти! – Глупости ты говоришь: хуже, лучше… Я – с тех пор, как Катя умерла – думаю о смерти все время. Для меня это все слилось, раз она там… Но я знаешь чего боюсь? Вот я уеду, мы будем так далеко, и я даже не узнаю, что ты умер, а ты не узнаешь, что я… Мы и не простимся. Смыло нас, да? We don’t exist together… Any more. [73] – Что? Подожди, ты мне ответь: зачем ты тогда так поступила? Как ты могла? Я же на коленях перед тобой стоял! А ты? – А ты? – Ты меня в аду бросила! В чем ты теперь меня упрекаешь? – Ты меня предал. Ты меня предал сразу. Как только я уехала. – Я тебя предал? – Да. – Давай не будем, а то, если мы начнем считаться… Я твои штучки тоже не забыл. Они покруче… – Давай не будем. Люди всегда предают. Чтобы было потом, чем мучиться. Это, как у нас говорят, «часть пакета». – У-у-ух, как я тебя люблю! Нет, ты же не знаешь! – И я тебя. Знаешь, как вышло с Элизе? Мы с Сашей проходили мимо «Националя», а Элизе как раз – из подъезда. Саша закричал на всю улицу. Толпа собралась. Ты подумай, какой у меня был день? Утром – твоя жена чуть не убила, вечером – Элизе… – Ева, иди ко мне! Ну, вот так. Девочка моя. Мы не прощаемся. Это просто перерыв. «Остановка в пустыне», как говорил Бродский. – Почему вы все такие… – Какие? – Почему вы все в России так любите говорить цитатами? Все говорите одними и теми же литературными цитатами! – Потому что мы культурная нация. Ну, что ты опять? Я же с тобой! Ева! – Ты не со мной. Оттолкнул ее. Бросился на кровать. Вытянулся, длинный и молодой, как мальчик. Он всегда казался моложе в постели. |