Книга Штормовой день, страница 41 – Розамунда Пилчер

— Ребекка.

— Привет. Как самочувствие в такое кошмарное утро? — Я сказала это нарочито весело, эдакая бодренькая медсестра, от чьей бодрости выть хочется.

— Все болит и ноет. Этот ветер доконает любого, даже если сидеть взаперти. Где была?

— В Порткеррис ходила. Надо было купить кое-что для Молли.

— Который час?

— Половина первого.

— Тогда надо выпить рюмку хереса.

— А это разрешается?

— Мне наплевать, разрешается или нет. Ты ведь знаешь, где графин.

Я налила две рюмки, принесла их и поставила на столик возле его кресла. Потом придвинула скамеечку и села напротив него.

— Гренвил, — сказала я, — мне надо возвращаться в Лондон.

— Что?

— Мне надо возвращаться в Лондон.

Синие глаза прищурились, сильная челюсть выпятилась вперед. Я поспешила сделать козла отпущения из Стивена Форбса:

— Сколько можно отлынивать от работы. Я и так отсутствую там уже почти две недели, а Стивен Форбс, мой хозяин, проявил ко мне такое великодушие. Нехорошо так беззастенчиво пользоваться его добротой и щедростью. Я только сейчас поняла, что уже пятница. Мне надо вернуться в Лондон на этой неделе, чтобы в понедельник быть на работе.

— Но ты только что приехала. — Он был явно крайне раздосадован.

— Я здесь уже три дня, а три дня — это крайний срок как для рыбы, так и для гостя.

— Ты здесь не гостья. Ты дочка Лайзы.

— Но это не освобождает меня от моих обязанностей. Я люблю свою работу и дорожу ею. — Я улыбнулась, пытаясь его развеселить. — А теперь, когда я знаю дорогу в Боскарву, я могу приехать потом, когда у меня будет побольше времени, чтобы провести его с вами.

Он не ответил — сидел нахохлившийся, сердитый, сразу словно постаревший, и глядел в огонь.

— Потом ты можешь меня здесь не застать, — хмуро сказал он.

— Ну что вы, как такое возможно!

Он вздохнул, медленно, неверными движениями взял в руки рюмку, отпил и повернулся ко мне, видимо, смирившись.

— Когда ты едешь?

Я была удивлена, но одновременно почувствовала облегчение оттого, что он с такой легкостью сдался.

— Наверно, завтра вечером. Поеду в спальном вагоне. Тогда в моем распоряжении будет воскресенье, чтобы разложиться и убрать в квартире.

— Ты не должна жить в лондонской квартире одна. Ты не для этого создана. Ты создана для того, чтобы жить с мужчиной, иметь дом, детей. Будь я на двадцать лет моложе и в силах еще писать, я бы тебя так и представил миру — на лугу или в саду, среди лютиков, в окружении детей.

— Может быть, в один прекрасный день так и будет. Тогда я пришлю за вами, и вы приедете.

Лицо его внезапно исказила гримаса боли. Отвернувшись от меня, он сказал:

— Лучше бы ты осталась.

Мне очень хотелось сказать, что я остаюсь, но это было невозможно по тысяче причин.

— Я вернусь, — пообещала я.

Он делал огромные и трогательные усилия, чтобы взять себя в руки — откашлялся, поерзал в кресле.

— Эти твои статуэтки нефритовые… Надо, чтобы Петтифер запаковал их в коробку, и ты возьмешь их. И зеркало… Ты сможешь захватить его в поезд, или оно чересчур громоздкое? Надо бы тебе машину, тогда все было бы проще. Ты возьмешь машину?

— Нет, но это не имеет значения.

— И, по-моему, бюро так и не…

— И бюро это совершенно не имеет значения! — прервала я его так громко и внезапно, что Гренвил даже удивился, словно не ожидал от меня такой невоспитанности. — Простите, — поспешила извиниться я, — но это на самом деле не имеет значения. Я не могу допустить, чтобы опять начались эти ссоры из-за бюро! Пожалуйста, ради меня, не поднимайте больше этих разговоров, забудьте о бюро!

Он задумчиво смотрел на меня долгим немигающим взглядом, и я опустила глаза.

— Ты считаешь, что я несправедлив к Элиоту? — произнес он.

— Я лишь считаю, что вы с ним, наверное, мало общаетесь и ничего не рассказываете друг другу.

— Он был бы иным, если б Роджер не погиб на войне. Он из тех мальчиков, которым нужен отец.

— Разве вы не могли заменить ему отца?

— Молли не подпускала меня к нему. В нем не выработали постоянства, привычки к систематическому труду. Вечно скачет по верхам, занимается то одним, то другим. Вот три года назад гараж этот затеял.

— Тут он, кажется, преуспел.

— Да, с подержанными автомобилями. — В тоне его прозвучало безмерное презрение. — Он должен был бы стать морским офицером!

— Ну, а если он не хотел становиться морским офицером?

— Он стал бы им, если б мать его не отговорила! Ей важно было удержать его дома, привязанным к ее юбке!

— О, Гренвил, по-моему, ваши рассуждения старомодны и вы крайне несправедливы.

— Разве я спрашивал твоего мнения? — Он уже развеселился. Хороший спор Гренвила взбадривал не хуже укола.

— Спрашивали или не спрашивали, все равно я вам его высказала!

Тут он засмеялся и, потянувшись ко мне, ласково ущипнул меня за щеку.

— Если б только я еще писал! — сказал он. — Ты не передумала взять с собой одну из моих картин?

А я-то боялась, что он позабыл о своем предложении!

— Конечно же, нет! Мне этого так хочется!

— Можешь взять у Петтифера ключ от мастерской. Скажешь ему, что я разрешил. Пойди и порыскай там, посмотри, что там есть.

— А разве вы со мной не пойдете?

И опять на лице его отразилась боль.

— Нет, — резко сказал он и отвернулся, чтобы взять рюмку с хересом. Он сидел, опустив взгляд, уставясь на свой янтарный напиток, и вертел в руках стаканчик. — Нет, я не пойду с тобой.

За обедом он сообщил новость остальным. Андреа, разозлившись, что я уеду в Лондон, в то время как она вынуждена торчать в этом мерзком и занудном Корнуолле, совсем скуксилась. Все прочие встревожились, что мне польстило.

— Вам действительно необходимо ехать? — Это спросила Молли.

— Да, действительно. Меня ждет работа, и я не могу бесконечно отсутствовать.

— Нам так приятно ваше общество!

Молли умела быть очаровательной, когда не проявляла агрессивности, защищая Элиота, и не отстаивала своих прав на него, нападая на Гренвила и Боскарву. И мне она вновь показалась похожей на хорошенькую кошечку, но теперь я знала, что в мягких и бархатистых ее лапках скрыты длинные и острые коготки и что при случае она, не колеблясь, ими воспользуется.

— Мне тоже здесь было очень приятно.