Книга Убить некроманта, страница 20 – Максим Далин

Но за неделю мы всё-таки баронов усмирили и напугали. Кое-кого повесили, иным пригрозили. Показали гвардейцев и пообещали скормить губернатора виверне, если он не прекратит взбрыкивать, как норовистая кляча. И всё сработало. Так что уезжал я с триумфом и насморком. И спину продуло.

Впрочем, моя репутация железной твари без сердца была так основательна, что даже сопли её не подмочили. Демоны не хворают, как известно.

Наша дорога в столицу лежала через земли принца Марка, через знаменитый Медвежий Лог, но тем не менее я скорее склонялся к ночлегу на постоялом дворе, чем в замке дядюшки. И тут произошла удивительная вещь.

Я встретил у постоялого двора его самого. Они просто-таки выехали навстречу своему государю, как добрые вассалы, — дядюшка, кузен Вениамин, их бароны, их челядь…

И дядюшка выразился так:

— Дражайший племянничек, я счастлив, что мне удалось вас увидеть. Ваша скромность и стремление никого не обеспокоить переходят всякие границы: я ведь угадал, что вы свернёте сюда, а не в мой дворец. Ну сколько же можно, мой дорогой, вам, государю великой державы, кормить блох в придорожных корчмах, когда каждый дворянин рад предоставить вам лучшие апартаменты в своём доме.

— Я намерен провести тут одну ночь, — говорю. — К чему обременять вас моей непростой свитой?

— И вам непременно нужно зябнуть этой ночью в щелястой конуре? — спрашивает.

Он был политик, дядя Марк. Удар попал точно в цель. Я не доверил бы ему и просверленной полушки, но мне нездоровилось, я устал, и очень хотелось тёплых одеял и горячего вина. И премьер с жандармом сделали такой умоляющий вид… Ладно, заслужили.

И я согласился. Если бы я знал, куда всё это в итоге приведёт… Хотя всё ведёт к Тем Самым. К дани, которую они взимают. Пора бы уже и привыкнуть.

Дворец, помнится, осветили, как в Новогодье. Бочки со смолой горели, факелы — аллея к дворцу вся освещалась, как бальный зал, а ночи уже так потемнели… И на дворе светло, как днём. И юный конюший придержал мне стремя моей игрушечной лошадки.

Я взглянул ему в лицо — и нехорошо вспомнил Беатрису. Если бы не тот месяц сплошной похоти, разве я подумал бы то, что подумал?!

Никогда в жизни.

Самые потрясающие глаза, какие я когда-либо видел. Волшебные камни-александриты. Серые, голубые, зеленоватые, лиловые, серые. Огромные, мерцающие и переменчивые. Глаза чародея, интригана, глаза из Сумерек…

На тонком личике фарфоровой куклы, в окружении золотисто-белых кудряшек.

Неприлично, бесстыдно, неотразимо хорош. Слишком — для юноши. И в его лице было что-то девичье, что делало лицо совсем нестерпимым для взгляда… государя-монстра. Его руки дрожали, когда он коснулся моего вороного.

А выражение лица — детский страх. Всё.

К сожалению, я имел неосторожность замешкаться слишком явно. Это заметили те, кому никак нельзя было такое показать, и утвердились в своих планах. Тогда я впервые подумал, что перед тем, как отсылать Беатрису, в неё надо было влить каплю Дара на память… Чтобы она, этак через годик, в диких муках умерла бы от рака, например, её женского естества. Я так надеялся, что после льда Розамунды моя вывихнутая похоть не оттает уже никогда…

Не важно.

Потом дядюшка пригласил меня ужинать. А я сказал, что согрею своего вина, и на ужин мне хочется съесть свой охотничий трофей, — заяц выскочил на дорогу, представляете, милый дядюшка!

Жареный. Купленный в деревне. На вашу дорогу никогда не выскакивали жареные зайцы? А бывает.

Принц Марк попытался оскорбиться. Я сказал, что не привык никого обременять. Я оставил мёртвых лошадей и моего игрушечного конька на улице у конюшен, чтобы не пугать живых лошадок. Я спросил, где мне можно остановиться, и послал туда гвардейцев. Отчасти — чтобы они проверили покои. Отчасти — из сострадания: чтобы дядюшкина челядь могла перестать блевать и начать есть.

И мы с принцем Марком по-родственному выпили из одного кубка, причём он первый. А я отследил, чтобы уровень жидкости от его глотков достаточно опустился. Кузен Вениамин мне улыбнулся, принуждённо, но менее принуждённо, чем всегда. И потом мои живые подданные с наслаждением пожирали кабана с трюфелями, а я грел над огнём камина зайца, надетого на кончик кинжала, ел кусочек хлеба в заячьем жиру и сам потихоньку отогревался.

Весь вечер мой Дар был натянут, как тетива лука. Я ждал чего угодно. Я держал весь пиршественный зал в поле зрения и следил за каждым движением сотрапезников. Если бы на меня внезапно напали даже все люди принца Марка сразу, я залил бы смертью его дворец. Но вечер прошёл тихо.

Так тихо, что просто странно. Я не мог понять, что Марк задумал. Он вёл себя так, будто собирался действительно налаживать отношения. С некромантом? Невозможно.

Но вечер всё-таки прошёл тихо. И премьер с жандармом выпили, расслабились и принялись тискать служанок Марка. А я пошёл спать.

Я шуганул лакеев, которые сунулись меня провожать. Взял жирандоль со свечами. Сказал, что желаю раздеться и лечь сам. И прошёл по тёмному коридору, как по трясине — ожидая подвоха каждую секунду.

И чуть не убил его. Походя, просто потому, что никак не ожидал его тут увидеть. Вовремя перехватил стрелу Дара: поза у человека выглядела уж совсем не боевой.

— Ты кто такой? — говорю. — И что ты, сумасшедший, тут делаешь?

Теперь на его лице уже не страх был — ужас. Он прижался к стене спиной и пролепетал — белыми губами, без кровинки:

— Я — Нарцисс, конюший его высочества… Мне показалось… я подумал…

— Что ты ещё подумал? — говорю. — Конюшим думать вредно.

Я его узнал, и мне уже стало смешно. Хотя…

— Мне показалось, — говорит, еле дыша, — что вы, государь… можете захотеть… меня видеть…

Я понял. Дядюшка Марк знал меня хорошо. Тогда я ещё не прикинул, какая у этой интриги конечная цель, но Нарцисс, при моих-то дурных наклонностях, в любой игре был картой козырной масти.

Неважно, что он сам об этом думает.

Что это создание может мне чем-то навредить, у меня в голове не укладывалось. Беатриса выглядела в сотню раз опаснее. У Нарцисса всё было на лице написано.

И я сказал:

— Нарцисс, я тебе ничего не приказывал и не собираюсь. Иди спать, ничего не бойся.

Но он перепугался ещё больше. И безмерно удивился. И пробормотал:

— Не отсылайте меня, ради Господа, государь.

А мне показалось, что сейчас он боится не меня.

И это как-то извращённо погрело мне душу. Похоже, у меня первый раз просили защиты от кого-то другого. Ново.

Тогда я открыл дверь в спальню и пропустил его вперёд. А Нарцисс не мог пройти мимо мертвецов — у него ноги подкашивались. Он никогда не был героем и никогда не будет.