Онлайн книга «Барыня уходит в табор»
|
Девчонка, казалось, колебалась. Осторожно скосила глаза на свою потрепанную юбку. Настя заметила этот взгляд: – В трактир пустят, не беспокойся. – Спасибо… – совсем растерявшись, прошептала девчонка. – Яким, она с нами едет! – скомандовала Настя. Через минуту Данка, неловко балансируя, стояла на плоту. – Держись за меня, – предложил Кузьма, но голос отчего-то сорвался на шепот, и Данка даже не услышала его слов. Зато услышала Настя и пристально, с удивлением посмотрела на Кузьму. Тот, нахмурившись, отвернулся. Настя выбрала небольшой трактир на Ордынке. Внутри было тепло и чисто, стояли дубовые столы без скатертей, под потолком висели клетки со щеглами, солнечные лучи плясали на меди самоваров. Пахло мятой и донником, с кухни доносился аромат грибных пирогов. За стойкой буфета сидел и изучал «Московский листок» благообразный старичок в очках. Бесшумно носились половые. Цыгане заняли дальний столик у окошка, выходящего в переулок. Настя спросила чаю и бубликов для себя и Малашки, а для Данки принесли огромную миску дымящихся щей. Кузьма же заявил, что ничего не хочет. Жадно хлебая щи и откусывая от огромной, посыпанной крупной солью краюхи, Данка рассказывала. Сама она из смоленских цыган, родители жили в таборе, отец торговал лошадьми, мать гадала. Данке лишь недавно исполнилось пятнадцать лет. Она вышла замуж этой зимой, а через неделю после свадьбы схоронила мужа. Кочевала с мужниной родней, но в Костроме отстала от табора и вот уже третий месяц ищет его, расспрашивая всех встречных цыган. По слухам, табор видели в Москве, но, прибыв в Первопрестольную, Данка так и не нашла своих. – Все заставы обегала. Цыган полно, а наших нет! С ног сбилась, а время-то идет… – Данка старательно вычищала коркой хлеба дно миски. – Может, они в Ярославле давно, так мне туда надо. Хоть бы к лету догнать… Ее худое личико раскраснелось, пушистые пряди волос высыпались из-под черного платка. Настя ласково поправила их. – Такая молодая – и вдова… Что же снова замуж не идешь? – Да когда же мне? Целыми днями ношусь, как медведь с колодой. Три месяца одна! Чего только не перевидала, дэвлалэ! В Москве целую неделю уже… – А ночуешь где? У цыган? – Не… У гаджи одной в Таганке. Мадам Аделиной звать. Добрая, хоть и дура. – Мадам Аделина? – Настя нахмурилась. – Ты откуда ее знаешь? – Так… Сказали – она комнаты сдает на ночь, только для девиц, мужиков не пускает. Я пришла, она говорит – живи. И денег, курица такая, не спросила! – Данка пожала плечами. – Я ей на картах погадала, короля марьяжного наобещала и денег кучу! А она мне: «Ты красавица, настоящая красавица, ты можешь иметь капитал…» – дала вот эту шаль и туфли и опять ни копейки не спросила, дура! Только зачем-то сказала обязательно к вечеру вернуться. Вроде к ней кто-то в гости должен быть, и она хочет, чтоб я этому гаджо тоже погадала. А что, я пойду! Богатый, должно быть, может, и возьму чего. – Не она дура, а ты, – с досадой сказала Настя. – Я эту Аделину хорошо знаю. Эх ты, а цыганка еще! Кто же тебе так запросто и шаль, и туфли даст? Чего ей, думаешь, от тебя нужно? Данка растерянно заморгала, отложила ложку. Кузьме показалось, что Настя очень уж сурово разговаривает с ней, но вмешаться он не посмел. – И не думай туда возвращаться! – приказала Настя. – Пойдешь с нами. – А чего мне у вас? – неожиданно огрызнулась Данка. Глаза ее стали колючими, на скулах дернулись желваки. – Мне к своим надо. Сейчас вот доем и тронусь на Крестовскую, мне сказали – там какие-то цыгане стоят. Доеду с ними до Ростова, а там… – Да ты не ерепенься, – Настя тронула ее за руку, которую Данка отдернула как ошпаренную, – лучше меня послушай. Зачем тебе в табор? К мужниной родне? До седых волос под телегой пропадать? Дальше будешь по базарам «Валенки» голосить? Гадать? – Что могу, тем и живу! – огрызнулась Данка. – Между прочим, я лучше всех в таборе пела. А гадать чем плохо? Ты что, милая, сама не цыганка, что брезгаешь? Настя улыбнулась. Миролюбиво спросила: – А что ты еще петь умеешь? Данка исподлобья взглянула на нее. Неохотно сказала: – Еще знаю горькую. – Ну спой. – А разве тут можно? – А ты потихоньку. Данка пожала плечами. Почесала грязный подбородок, сунула в рот последний кусок хлеба и, едва проглотив, вполголоса запела: Очи гибельны, белена-дурман. Подойди-взгляни, сокол-атаман, Разведу тоску, разгоню ее, Водкой-матушкой разолью ее. Обнимай меня – разве ты без рук? Мни-терзай меня, окаянный друг. Доля горькая, сердце бедное, Губы жадные, ненаедные. Сильный низкий голос поплыл по трактиру. Краем глаза Кузьма заметил, как один за другим на них оборачиваются люди из-за столиков. Двое мастеровых даже встали и, тихо ступая, подошли ближе. Хозяин за стойкой опустил газету и, подслеповато щурясь, воззрился на цыган. Половые – кто с чайником, кто с подносом, кто с горой тарелок – замирали, оборачиваясь на Данку. А та, увлекшись, забрала еще отчаяннее: Я красивая – да гулящая, Боль-беда твоя, жизнь пропащая. Полюбить меня – даром пропадешь, А убить меня – от тоски помрешь. «Господи… Господи…» – билось в висках Кузьмы. Подавшись вперед, он смотрел в хмурое лицо, силился поймать взгляд опущенных глаз, вслушивался в гортанный голос. Откуда только она взялась на его голову? И где отыскала эту песню, эти слова? И как поет, проклятая, как забирает!.. Когда Данка умолкла и, подняв глаза, выжидающе взглянула на Настю, Кузьма уже точно знал – женится на ней. Вокруг стола столпился весь трактир. Заметив их, Данка немедленно протянула руку и завела: – Люди добрые, не оставьте своей милостью бедную цыганочку… Настя нетерпеливо оборвала ее: – Да замолчи ты! И вы все идите! Чего тут интересного? Спела – и спела! – Ты с ума сошла, милая?! – взвилась Данка, когда зрители нехотя отошли от стола. – Сейчас бы они полный стол денег набросали! У меня под эту песню вся Калужская ярмарка ревмя ревела. Одних копеек на два рубля было, а ты… – Дура… – устало сказала Настя. Сунув руку в сумочку, вынула пятерку. – На, возьми. Глаза Данки загорелись. Но все же она пересилила себя и, закусив губу, отодвинула деньги. – Мне… нет, не нужно. Мы цыгане… – Цыгане… Где ты эту песню взяла? – У колодников подслушала. Из Калуги этап гнали, и мужиков, и баб, а я – за ними, чтоб не сбиться. Вот бабы и пели. Там еще какие-то слова были, еще жальчее, да я позабыла… Настя в упор посмотрела на нее и поднялась из-за стола. |