Книга Мятежная, страница 66 – Вероника Рот

Я стою пару секунд, прежде чем собравшиеся меня замечают. Разговор затихает. Я вытираю руки о край рубашки. Слишком много глаз, слишком много тишины.

Эвелин прокашливается.

– Познакомьтесь, это Трис Прайор. Думаю, вчера вы о ней немало услышали.

– А еще Кристина, Юрайя и Линн, – добавляет Тобиас.

Я благодарна за попытку отвлечь всеобщее внимание от меня, но его прием не срабатывает.

Я застываю в дверном проеме на пару секунд, и вдруг один из мужчин-бесфракционников, пожилой, с морщинистым лицом и кучей татуировок, заговаривает со мной.

– Разве ты не должна была погибнуть?

Некоторые смеются, я пытаюсь улыбнуться. Но улыбка получается кривой.

– Должна была, – отвечаю я.

– Но мы решили не давать Джанин Мэтьюз все, чего ей хочется, – Тобиас встает и дает мне банку фасоли, но внутри – омлет. Алюминиевая банка греет мне руки.

Я сажусь рядом с ним. Вытряхиваю немного еды себе в рот. Я не голодна, но понимаю, что перекусить надо, поэтому жую и проглатываю. Я уже знаю, как привыкли есть бесфракционники, поэтому передаю банку Кристине и принимаю у Тобиаса жестянку с консервированными персиками.

– Почему все собрались в доме Маркуса? – спрашиваю его я.

– Эвелин его выгнала. Сказала, что это и ее дом и он многие годы им пользовался, пришла ее очередь, – ухмыляется Тобиас. – Была хорошая ругань, прямо на лужайке, но Эвелин вышла победителем.

Я гляжу на мать Тобиаса. Она в дальнем углу болтает с Питером и доедает омлет. У меня жжет в животе. Тобиас говорит о ней почти с почтением. Но я никогда не забуду того, что она сказала о моей временной роли в его жизни.

– Тут где-то хлеб имеется, – он берет с кофейного столика корзинку. – Возьми пару кусков.

Я грызу горбушку и снова смотрю на Питера и Эвелин.

– Думаю, она хочет завербовать его, – произносит Тобиас. – Она умеет расписать жизнь бесфракционников, как нечто привлекательное.

– Все, что угодно, только чтобы его в Лихачестве не было. Он мне жизнь спас, но любить его после этого я не стала.

– Надеюсь, когда все закончится, различия между фракциями не будут нас беспокоить. И, думаю, это хорошо.

Я помалкиваю. Мне не хочется начинать спорить с ним. Напоминать ему, как трудно убедить лихачей и правдолюбов объединиться с бесфракционниками в войне с системой фракций. Все может перерасти в новый конфликт.

Открывается дверь, и входит Эдвард. Сегодня у него на глазу синяя повязка. Огромный глаз на когда-то симпатичном лице выглядит забавно, даже гротескно.

– Эдди! – приветствует его кто-то. Но Эдвард уже замечает Питера. Идет через всю комнату, едва не выбивая ногой у кого-то из рук банку. Питер вжимается в стену у двери, будто хочет исчезнуть.

Эдвард останавливается в считаных сантиметрах от него, а потом резко дергается, будто собираясь ударить Питера кулаком. Тот отшатывается назад и стукается головой о стену. Эдвард ухмыляется, бесфракционники смеются.

– При свете дня не такой уж и храбрец, – обращается Эдвард к Эвелин.

– Постарайся не давать ему в руки никаких столовых приборов. Как знать, что ему придет в голову с ними сделать.

Говоря, он выхватывает вилку из руки Питера.

– Отдай – просит парень.

Эдвард хватает Питера свободной рукой за горло и прижимает зубцы вилки ему к кадыку. Питер цепенеет, кровь приливает ему к лицу.

– Молчи, когда я рядом, – цедит Эдвард. – Или в следующий раз я тебе горло проткну.

– Хватит, – говорит Эвелин. Он бросает вилку и отпускает Питера. Идет через всю комнату и садится рядом с человеком, назвавшим его «Эдди».

– Может, вы и не знали, но у Эдварда слегка нестабильная психика, – напоминает Тобиас.

– Я уже поняла, – говорю.

– Тот парень, Дрю, который помог Питеру провернуть дело с ножом для масла, когда его выгнали из Лихачества, попытался прибиться к той же группе бесфракционников, что и Эдвард, – продолжает Тобиас. – Но, как видишь, Дрю поблизости нет.

– Эдвард его убил? – спрашиваю.

– Почти, – отвечает Тобиас. – Видимо, поэтому другая перешедшая, Майра ее звали, да? – ушла от Эдварда. Она слишком мягкая, чтобы терпеть его.

При мысли о Дрю, едва не погибшем в руках Эдварда, у меня холодеет внутри. Дрю и на меня нападал.

– Не хочу я об этом говорить.

– О’кей, – соглашается Тобиас, касаясь моего плеча. – Не трудно снова оказаться в доме альтруистов? Надо было раньше спросить. Если сложно, можем пойти куда-нибудь еще.

Я доедаю второй кусок хлеба. Все дома альтруистов одинаковы, гостиная точно такая же, как в моем доме, и она навевает воспоминания. Особенно если присмотреться повнимательнее. Каждое утро свет проникает сквозь жалюзи, и отец может читать. Каждый вечер мать, постукивая спицами, вяжет. Но я не начинаю задыхаться. Пока.

– Да, трудновато, но не настолько, как можно было бы подумать.

Тобиас приподнимает бровь.

– Правда. Симуляции у эрудитов… помогли мне, каким-то образом. Научили держаться.

Я хмурюсь.

– А может, и нет. Наверное, научили меньше за все держаться.

Это – правильнее.

– Как-нибудь я тебе обо всем расскажу.

Мой голос утихает сам собой.

Он касается моей щеки, несмотря на то, что мы в людной комнате, где разговаривают и смеются, и целует меня.

– Эй, там, Тобиас, – мужчина сидит слева от меня. – Разве ты не вырос у Сухарей? Я-то думал, что вы только… руки друг другу моете, типа.

– Тогда, как думаешь, откуда у альтруистов дети родятся? – приподняв брови, спрашивает Тобиас.

– Призываются к жизни страшным усилием воли, – вмешивается в разговор женщина, сидящая на подлокотнике. – Разве ты не знал, Тобиас?

– Нет, не знал, простите, – ухмыляется он.

Все смеются. Мы смеемся. Похоже, здесь и есть настоящая фракция, к которой принадлежит Тобиас. У них нет особых добродетелей. Они признают все цвета, все добродетели, им принадлежит все.

Я не знаю, что их связывает. Единственное, что у них есть общего – неудача. Какая бы она ни была, она для них – причина достаточная.

Теперь я, наконец, чувствую, кто он такой на самом деле. Но насколько хорошо я знаю Тобиаса, если до сих пор не видела его истинного лица?

Солнце клонится к закату. В районе Альтруизма шумно. Лихачи и бесфракционники слоняются по улицам, у некоторых в руках бутылки, у других – оружие.

Впереди Зик катит Шону в кресле, мимо дома Элис Брюстер, одного из лидеров Альтруизма. Бывшего. Они меня не видят.