Книга О, я от призраков больна, страница 45 – Алан Брэдли

— Вот почему она настаивала на том, чтобы всегда работать с той же самой британской съемочной группой, — сказала я.

— Именно.

Мы видели перевыпущенную версию «Анны из степей» в кинотеатре Хинли, где ее показали с английскими субтитрами под названием «Облаченная для смерти».

Хотя сначала показалось, что это будет очередная нуднятина о русской революции, я вскоре поймала себя на том, что история захватила меня, и мои глаза были так же ослеплены резкими черно-белыми образами, как если бы я слишком долго смотрела на солнце.

На самом деле незабываемая сцена, когда Филлис Уиверн в роли Анны, одетая в бабушкино платье и тяжелые башмаки, с аккуратно причесанными волосами, накрасившись, благоухая духами, которые привез ей из Парижа ее любовник Марсель, лежит со своим годовалым ребенком перед армадой рычащих тракторов, до сих пор вызывает у меня периодические необъяснимые кошмары.

— Мисс Уиверн, должно быть, была очень смелой женщиной, — заметила я.

Тетушка Фелисити вернулась к окну и выглянула наружу с таким видом, будто Вторая мировая война до сих пор бушует в полях к востоку от Букшоу.

— Она была больше чем смелая, — сказала она. — Она была британка.

Я позволила молчанию сохраняться до тех пор, пока оно не повисло на ниточке. И потом сказала то, что пришла сказать.

— Должно быть, вы слышали все, что происходило. В соседней комнате.

Внезапно тетушка Фелисити показалась измученной, старой и беспомощной.

— Мне следовало бы, — ответила она. — Бог знает, мне следовало бы.

— Вы имеете в виду, что ничего не слышали?

— Я старая женщина, Флавия. И возраст дает о себе знать. Я выпила рюмочку рома перед сном и спала, прижавшись к подушке тем ухом, которое лучше слышит. Эта бедная окаянная душа всю ночь крутила фильмы. Разумеется, я знала причину, но даже сочувствие имеет пределы.

Так ли это, подумала я, или тетушка Фелисити просто меняет тему разговора?

— Значит, вы ничего не слышали, — в конце концов повторила я.

— Я не сказала, что ничего не слышала. Я сказала, что слышала не все.

Я пересекла комнату и встала рядом с ней у окна. Снаружи стемнело, и снег продолжал густо падать, как будто наступал мучительный конец света.

— Я встала, чтобы сходить в туалет. Она с кем-то спорила. Шум фильма, видишь ли…

— С мужчиной или женщиной?

— Не могу сказать наверняка. Хотя они старались говорить тише, было очевидно, что они обмениваются сердитыми словами. Даже приложив ухо к стене — о, все в порядке, не смотри с таким шокированным видом, я признаю, что подслушивала, — я не смогла разобрать, что они говорят. Я сдалась и вернулась в постель, решив поговорить с ней утром.

— До этого вы с ней не разговаривали?

— Нет, — сказала тетушка Фелисити. — Не было возможности. Один раз я неожиданно наткнулась на нее в коридоре, но, как я тебе говорила, мы обе слишком хорошо обучены искусству изображать полных незнакомцев.

Мой разум попеременно прыгал с одной темы на другую из того, что рассказала тетушка Фелисити. Если, например, она говорила правду, Филлис Уиверн не могла ни с кем ссориться, когда тетушка Ф. вставала в туалет, потому что уже была мертва. Я слышала звук сливающейся воды в туалете и через несколько секунд оказалась в комнате смерти. Перед этим у кого-то было достаточно времени, чтобы задушить Филлис Уиверн, переодеть ее в другую одежду (какими бы странными ни были причины этого) и выйти через одну из трех дверей: в коридор, в спальню Мэв и Фло или — в этот момент я бросила нервный взгляд через плечо — в ту самую, где я сейчас нахожусь. Спальня тетушки Фелисити — той самой тетушки Фелисити, которая только что сказала мне, что способна прийти ко мне в ночи с мясницким ножом. Если то, что она сказала, правда — пусть даже половина того, на что она намекала, было беспорядочными бреднями женщины, внезапно постаревшей в конце войны, — она способна на все. Кто знает, какую смуту могут внести старая преданность и еще более старая ревность между двумя женщинами, которые некогда были подругами?

Или врагами?

Мне нужно время подумать, пора уходить, чтобы собраться с мыслями.

— Благодарю, тетушка Фелисити, — сказала я. — Должно быть, вы очень устали.

Я всегда могу прийти к ней позже и заполнить пробелы.

— Ты такой заботливый ребенок, — произнесла она.

Я одарила ее скромной улыбкой.

* * *

Чулан под лестницей — это равносторонний треугольник, оснащенный свисающей лампочкой. Здесь, в безопасности от глаз и камер съемочной группы, хранились журналы, унесенные из библиотеки и гостиной. Старые номера «Сельской жизни», словно геологические пласты, наслаивались на старые выпуски «Иллюстрированных лондонских новостей». Высокой кучей лежали выпуски «За экраном», старые номера «Киномира» были свалены покосившимися стопками, должно быть, восходившими к временам немого кино.

Я ступила внутрь, закрыла за собой дверь и, взяв первую стопку журналов, принялась искать.

Я страницу за страницей пролистывала «Любопытные факты кино» и «Серебряный экран», сначала улыбаясь нелепым выходкам так называемых кинозвезд, о большинстве из которых я никогда не слышала.

Вечеринки, торжества, премьеры, благотворительные представления: улыбающиеся лица, зубастые улыбки, цилиндры и платья с блестками, объятия в экзотических машинах — как много времени эти люди проводили фотографируясь!

Найти Филлис Уиверн оказалось несложно. Она была повсюду, похоже, не старея год от года. Вот, например, она сидит со скрещенными ногами в парусиновом кресле, на спинке которого написано ее имя, изучает сценарий, на ее плечи наброшен кардиган, на лице выражение чрезвычайной сосредоточенности. Вот она танцует с молодым летчиком в темном ночном клубе, по виду расположенном в подземной усыпальнице в церкви. И вот снова она, на съемках «Анны из степей», стоит рядом с другой актрисой, обратив лицо в небо, перед трактором-бегемотом, и им поправляет макияж мужчина с усами и в берете.

Может ли это быть?..

На миг я подумала, что рядом с Филлис Уиверн была Марион Тродд. Намного более молодая Марион Тродд, чтобы быть уверенной, но тем не менее…

Несмотря на мое возбуждение, мне сложно было фокусировать глаза на странице. Воздух в чулане стал спертым; голая лампочка выделяла удивительное количество тепла. Это и тот факт, что я устала до смерти, вызвали у меня головокружение.

Сколько времени я провела, скорчившись, в чулане? Час? Может, два? Судя по ощущениям, дни.

Я потерла глаза кулаками, заставляя себя внимательно прочитать крошечные буквы подписи.

Возможно, отец не совсем не прав, настаивая на том, чтобы у всех нас были очки. Я надевала свои, только когда пыталась вызвать сочувствие или когда хотела защитить глаза во время опасного химического эксперимента. Я на миг решила было сбегать наверх за очками, но передумала.