Книга Забрать любовь, страница 118 – Джоди Пиколт

На мгновение я задумываюсь об этом, пытаясь понять, зачем он говорит мне то, что ему так трудно обсуждать. Я вспоминаю, что сказала мама, когда я спросила ее, почему она так и не вернулась домой.

— Кто кашу заварил, тому ее и расхлебывать, — пожав плечами, ответила она.

Я улыбаюсь и подхватываю Макса с пола. Я вручаю его дедушке.

— Пойду переоденусь к ужину, — говорю я, направляясь к двери.

Меня останавливает голос Роберта. Его слова заглушают нежные скрипки и трогательные флейты Генделя, хотя говорит он очень тихо.

— Игра стоит свеч, — произносит он. — Я ни разу не пожалел о сделанном выборе.

Я не оборачиваюсь.

— Почему?

— А почему ты не пожалела? — отвечает он вопросом на вопрос, и эти слова следуют за мной наверх, в тишину и прохладу моей спальни.

Этот вопрос требует ответа. Он выводит меня из равновесия.

Николас.

* * *

Иногда я пою Максу, чтобы он поскорее уснул. Похоже, ему все равно, что я исполняю — госпел или попсу, «Дайер Стрейтс» или «Битлз». Я стараюсь избегать колыбельных. Мне кажется, их ему могут спеть все остальные.

Мы сидим в кресле-качалке в его комнате в доме Прескоттов. Теперь Астрид позволяет мне возиться с ним, когда я захочу, лишь бы поблизости не было Николаса. Мне кажется, таким образом она пытается убедить меня не уезжать, хотя я и так больше никуда не собираюсь.

Я только что выкупала Макса. В воде он такой скользкий, что, чтобы выкупать его, проще всего раздеться и забраться в ванну вместе с ним. Во время купания он играет с резиновой уткой, и его ничуть не беспокоит попадающий в глаза детский шампунь. После ванны я вместе с ним заворачиваюсь в полотенце, и мне кажется, что у нас одна кожа на двоих. Я вспоминаю кенгуру, опоссумов и других зверьков, которые носят своих детенышей на себе.

Макса разморило. Он трет глазенки кулачками и часто зевает.

— Подожди секундочку, — прошу я его и, посадив на пол, сую ему в рот пустышку.

Я начинаю поправлять его постельку, а он заинтересованно наблюдает за мной. Я разглаживаю простынку и отодвигаю в сторону погремушки. Когда я оборачиваюсь к нему, он улыбается, как будто все это увлекательная игра, и роняет пустышку на пол.

— Сосать соску и одновременно улыбаться не получится, — говорю ему я.

Я снова отворачиваюсь, чтобы включить ночник, а когда я снова смотрю на Макса, он смеется и поднимает вверх ручонки. Он просит, чтобы я взяла его на руки.

Внезапно до меня доходит, что именно этого я и ждала. Мне был нужен мужчина, который всецело зависел бы от меня. Когда я познакомилась с Джейком, я потратила годы, пытаясь заставить его влюбиться в меня. Выйдя замуж за Николаса, я уступила его властной любовнице — медицине. И все эти годы я мечтала о мужчине, который не мог бы без меня жить, о мужчине, который, засыпая, представлял бы мое лицо, который любил бы меня растрепанную и заспанную и которому не было бы дела до того, что ужин снова запаздывает, а мотор стиралки перегорел из-за того, что я запихнула в нее слишком много белья.

Макс смотрит на меня такими глазами, как будто искренне верит в мою непогрешимость. Я всегда хотела, чтобы рядом со мной был такой человек, как он, который обращался бы со мной так трепетно и нежно. Просто я не знала, что для начала этого человека нужно родить. Я подхватываю Макса на руки, и он тут же обвивает ручонками мою шею и начинает карабкаться вверх по моему телу. Это он так обнимается. Он этому только что научился. Я улыбаюсь в мягкие складочки у него на шее. «Будь осторожна со своими желаниями, — напоминаю я себе. — Они могут исполниться».

* * *

Нэнси Бьянна стоит посреди длинного коридора, прижав палец к задумчиво поджатым губам.

— Что-то, — шепчет она, — что-то я упустила.

Она покачивает головой, и ее подстриженные в прямое каре волосы раскачиваются, как у древней египтянки.

Нэнси — главная виновница того, что все мои рисунки пациентов Николаса, а также новые портреты — Эллиота Сэйджета, самой Нэнси и даже Астрид с Максом — теперь вставлены в рамки и украшают вход в больницу. До них эти серые стены были увешаны безликими произведениями художников, имитирующих Матисса. Но Нэнси говорит, что это начало чего-то большого.

— Кто бы мог подумать, что у доктора Прескотта такие потрясающие связи! — вслух размышляет она. — Сначала ваши портреты, а потом, возможно, фотографии его матери.

Когда я впервые к ней пришла, она энергично потрясла мою руку и поправила сползшие с переносицы толстые очки в черной оправе.

— Что при поступлении в больницу хочет видеть любой пациент? — разъясняла мне она. — Вовсе не бессмысленные цветные пятна. Он хочет видеть людей. — Она наклонилась вперед и вцепилась в мои плечи. — Он хочет видеть тех, кто выжил и выздоровел. Он хочет видеть жизнь.

Она встала и обошла вокруг меня.

— Конечно же, за вами останется последнее слово относительно выбора и размещения работ, — спохватилась она. — Кроме того, мы оплатим ваш труд.

Деньги. За глупые картинки, которые я рисовала, чтобы привлечь к себе внимание Николаса, мне еще и денег дадут! Мои наброски будут висеть на стенах Масс-Дженерал и напоминать Николасу обо мне, даже когда меня не будет рядом.

Я улыбнулась Нэнси.

— Когда приступим?

Спустя три дня мы уже были заняты организацией выставки. Нэнси подходит к стене и меняет местами портреты мистера Кассельбаума и Макса.

— Как мне нравится это соседство юности и старости, — вздыхает она. — Осень и весна! Как это чудесно!

В дальнем конце выставки, возле стола администратора, на стене висит небольшая белая табличка с надписью «ПЕЙДЖ ПРЕСКОТТ, ВОЛОНТЕР». Никаких биографических данных, ничего о Николасе или Максе, и мне это приятно. От этого возникает ощущение, будто у меня вообще нет никакой истории, как будто я только что возникла из ниоткуда и сразу попала в свет прожекторов.

— Так, так… Главное, правильно все расположить! — кричит Нэнси, стискивая мою руку.

Мы в коридоре одни, не считая двух рабочих с лестницами и кусачками. Ни один из рабочих почти не говорит по-английски. Поэтому я не знаю, к кому сейчас обращается Нэнси. Она тащит меня в сторону и, сияя, показывает на стену.

— Та-дам! — восклицает она, хотя мгновение назад все было точно так же, как и сейчас.

— Какая прелесть! — говорю я, потому что именно этого от меня ожидают.

Нэнси радостно улыбается.

— Загляните ко мне завтра, — просит она. — Мы подумываем о полной замене наших бланков, и если вы еще и надписи умеете делать…

Неоконченная фраза повисает в воздухе. Впрочем, и так все ясно.