Книга Сын счастья, страница 119 – Хербьерг Вассму

По его лицу я видел, что он пытается осознать мои слова. Наконец у него вырвалось:

— Будь что будет! Я еду к ней!

— В тот раз было много крови. Не меньше, чем при родах Карны. У него была прострелена голова. Он лежал в вереске. Я стоял и смотрел на него. Был ясный осенний день. Солнце…

— Перестань!

— Ты прав, — согласился я. Мы помолчали.

— Понимаешь, я знал ее всю жизнь. Не только эти несколько дней… Понимаешь? — сказал он спокойно. В этом светловолосом человеке была какая-то непонятная покорность. — Значит, она?.. И это кому-нибудь известно?

— Только тебе и мне. Он не шевелился.

— Ты не должен был говорить мне об этом! — сказал он наконец.

— Наверное, ты прав.

— Я не могу позволить, чтобы она исчезла из моей жизни! Не надо меня запугивать! Слышишь? — Покорности в нем уже почти не осталось.

— Я хотел объяснить…

Он откинул голову с львиной гривой и хлебнул пену, оставшуюся на дне кружки.

— Не езди в Берлин! — попросил я.

— Не будь ребенком!

— Ты знаешь ее всего несколько дней!

— Я всю жизнь ждал именно ее!

— Это ты ребенок, а не я! Неужели ты не понимаешь? — Я не сдавался.

— В таком случае это мое дело! — отрезал он.

— Откажись от нее!

— Ни за что!

— Это безумие!

— Значит, я должен испытать это безумие! Не мешай мне! — Он наклонился ко мне. — Избавь меня от своей морали и от своих правил! Слышишь? Ты не имеешь права даже говорить об этом!

— А как же Анна?

— Вот именно! Я написал ей письмо и пожелал быть счастливой, куда бы она ни поехала.

— Как трогательно с твоей стороны! — насмешливо заметил я.

— Ты так считаешь? — тоже насмешливо спросил он.

Мы были похожи на портовых грузчиков после изнурительного рабочего дня. Наши руки бессильно лежали на столе.

— Я должен сказать тебе одну вещь. Потом делай со мной что хочешь, но я все равно скажу!

— Я готов тебя выслушать. — Он попытался улыбнуться своей прежней улыбкой, но она на меня не подействовала.

— Речь идет об Анне…

— Я все знаю, — перебил он меня.

— Что ты знаешь?

— То, что произошло в моей комнате. В Валькендорфе.

— Она тебе рассказала?

— Нет, в этом не было необходимости. Я нашел свои недокуренные сигары и ее гребень для волос.

Мы помолчали.

— Но ты даже виду не подал, когда мы были в Дюрехавене?! — удивился я.

— Ты так думаешь?

— Черт тебя побери!

— И как тебе это понравилось? — спросил он. Лицо у меня горело.

— Как тебе Анна? — Он не сдавался.

— Не собираюсь говорить с тобой на эту тему, — сипло проговорил я.

— Понятно! Официант! Еще по одной!

Я решил сам ни о чем с ним не заговаривать.

— Ты берешь с собой Анну? — спросил он, усы у него были в пене.

— Нет! Я беру ребенка!

От удивления он открыл рот, на лбу у него появились морщины. Потом он пробормотал, словно про себя:

— Как же так? Ребенок… Что ты будешь делать с ребенком?

— Пожалуйста, Аксель, откажись… Пожалуйста, — молил я его.

В трактир с шумом ввалилась компания грузчиков. Они были при деньгах, и им море было по колено. Я решил больше не отговаривать Акселя.

— Ну что ж. Мне будет недоставать тебя, — сентиментально сказал я. Мой голос был полон ржавчины и запекшейся крови. Ведь он столько лет пролежал в земле на полях сражений под Дюббелем. Теперь я извлек его на свет. Ничего героического в нем не звучало.

Аксель кивнул. За последние сутки его лицо стало как будто крупнее.

— Помню, как первый раз увидел тебя… Ты с аппетитом поглощал сырые яйца.

Я провел рукой по лицу. Оно было влажное. Тончайшая сеть прожилок, отходы, оставленные кровообращением. Пульс студенческих дней. Песни под деревьями во дворе Регенсен. Наши грешные ночи. Мадам в переулке Педера Мадсена. Мое предательство на его же кровати. Теперь он рассчитался со мной. Мы были квиты.

Мне не хотелось думать о том, чего мы не смогли дать друг другу… Поэтому я сказал:

— Веселое было время!

— Да, играм конец, — пробормотал он и прибавил, помолчав:

— А ты на нее похож. Только не такой красивый.

Я услыхал, как под моим кулаком хрястнул нос Акселя. Он моргнул и ответил мне тем же.

Мои ладони сразу наполнились кровью. Мне было даже приятно. Мы улыбнулись друг другу. Я знал, что всю жизнь буду помнить удар его каменного кулака.

* * *

15 августа в старинном календаре матушки Карен было написано: «Сегодня соки деревьев уходят обратно в корни».

Андерс стоял в конторе при лавке и думал, что лето оказалось на диво благодатным. Восточный ветер. Солнце. Он только что вернулся из Бергена, но частица его еще летала где-то между морем и небом.

Его жилетка была расстегнута, ворот рубахи тоже.

В открытую дверь поспешно вошла Ханна. Она уже давно стала в лавке незаменимой. Она сунула Андерсу в руки телеграмму.

— Только что получили с посыльным! — проговорила она и тут же исчезла.

Андерс встал со стула, держа перед собой сложенную телеграмму. Он прищурился. Потом сломал печать и попытался читать. Снова прищурился. Буквы плясали у него перед глазами. Он то подносил телеграмму к глазам, то отодвигал на расстояние вытянутой руки. Потом сдался и взял «стекляшки», как он называл очки. После этого он с благоговением прочитал телеграмму: «Вышли в Берген какую-нибудь женщину. Мне и моей маленькой дочке, оставшейся без матери, нужна помощь. Придем в Берген седьмого сентября, если на то будет милость Божья и позволит погода. Остановимся где обычно. Всего доброго! Вениамин».

Андерс осторожно снова опустился на стул. Чтобы выиграть время, он немного отодвинулся от старой конторки. Разложил все по местам. Спрятал очки в футляр. Положил ногу на ногу. И вдруг громко, по-мальчишески, рассмеялся, выдвинув вперед подбородок. Потом встал и вышел в лавку. Там, широко расставив ноги, он прочитал телеграмму вслух.

Приказчик с цинковым совком в руке замер в белом облаке над ящиком с мукой. Ханна застыла с большими портновскими ножницами. Она собиралась отмерить пять метров полотна для одной женщины с островов. Ножницы упали сквозь сноп вечернего солнца.