Книга Хрустальная ловушка, страница 75 – Виктория Платова

Из ванной выглянул Коля:

— Здесь нет стакана.

— Ой, дурак. — Звягинцев схватился за голову. — Вон же стаканы стоят, на столе.

На маленьком столике действительно стояла початая бутылка коньяку и три бокала. В каждом из них, на самом донышке, блестела недопитая светло-коричневая жидкость. Коля, всегда отличавшийся повышенным сексуальным влечением к спиртному, воровато озираясь, махнул остаток из одного бокала и вместе с ним отправился в ванную.

Радик уже прикрыл труп покрывалом с кушетки и теперь стоял возле двери, мрачно подпирая косяк. На минуту в номере воцарилась тягостная тишина. Было слышно только журчание воды — Коля наполнял бокал. Вернувшись в комнату, он протянул бокал Звягинцеву.

— Не мне, дурак! — снова прикрикнул Звягинцев. — Девушке.

Инесса ухватила бокал обеими руками, и зубы се тотчас же застучали о тонкое стекло. Чтобы дать ей возможность собраться с силами, Звягинцев встал и прошелся по комнате.

И остановился возле столика с коньяком.

«Наполеон». Неплохо живут, черти. , Звягинцев с сожалением взглянул на спиртное, его так и подмывало попробовать легендарный напиток. Но… Не исключено, что на бутылке и бокалах могут быть отпечатки, которые потом пригодятся следствию. Ладно, этим он займется потом. Сейчас главное — девушка.

Он снова вернулся к Инке и снова присел на краешек кровати.

— Вы в состоянии говорить? — мягко спросил он.

Инесса судорожно кивнула.

— Тогда расскажите, что произошло.

— Я… Я не знаю. Игорь… — Она снова попыталась зарыдать, но Звягинцев предупредительно поднял руку.

— Все. Попытайтесь успокоиться.

Легко сказать, подумал он, ты требуешь от стриженой кошки невозможного. Попытаться успокоиться, когда в двух метрах от тебя лежит тело мужа…

— Да, да… Конечно. — Она кивнула.

— Тогда начнем сначала. Лежащий на полу человек — ваш муж?

— Да.

— Фамилия, имя, отчество.

— Мои?

— Ваши само собой. Но это потом. Сначала его.

— Шмаринов… Шмаринов Игорь Анатольевич. Я тоже Шмаринова.

— Ясно.

— Вы знаете… Он только вчера прилетел.

Всю эту романтическую историю о прилете мужа Инессы он уже слышал от мужа Ольги. Парень заявился из Москвы и рисковал своей головой в вертолетной болтанке только потому, что его жена разбилась на трассе и теперь находится без движения. Сильные чувства, достойные быть зафиксированными в Книге рекордов Гиннесса. А теперь он лежит на полу в луже крови, а его жена — та самая, что разбилась на трассе, — в шоковом состоянии сосет звягинцевскую карамель…

— Да. Я знаю.

— Он прилетел… Он… А потом пришел доктор, уже вечером. Он принес снотворное, сказал, что это очень хорошее снотворное, и что я буду хорошо спать, и ноги не будут меня тревожить…

— А сейчас?

— Что — сейчас? Я их все равно не чувствую… Я ничего не чувствую… Ничего.

— Ну-ну, успокойтесь. Значит, вам принесли снотворное.

— Да. Артем… Кажется, его зовут именно Артем.

— Я знаю, наш доктор…

— Я выпила. Игорь был со мной… Он сидел там, где сидите вы… — Она всхлипнула. — Да. Он говорил, что мы завтра улетим отсюда. Уже сегодня… Господи, зачем он только сюда приехал… Я не хотела, чтобы он приезжал, но Марк… Марк сказал, что Игорь никогда нам не простит, если мы скроем от него… Что я упала… Он был зол на то, что здесь невозможно ничего установить… Что я не хожу… Не Игорь — Марк. Я говорю о Марке. Он позвонил в Москву.

Поток сознания стал утомлять Звягинцева, девушка явно уклонялась от магистральной линии, и Звягинцев снова попытался направить ее в нужное русло:

— Итак, вы заснули.

— Я не помнила, как я заснула. Я знала только, что все это время Игорь был рядом со мной.

— А потом?

— Потом — я не знаю. Я очнулась только сегодня утром.

Я даже не знала, сколько времени. Но было еще темно. Я сразу вспомнила, что произошло… Что произошло со мной, как я упала… И вспомнила, что прилетел Игорь. Он… Я думала, что он прилег на кушетке… Но на кушетке его не было. Я подумала, что он еще не вернулся из бара…

— Он что, должен был пойти в бар?

— Не знаю… Нет. Вернее, я не знаю, должен был или нет.

Он мог пойти. Вчера вечером я слышала, что Марк… Марк — это муж моей подруги, дочери Игоря.

— Я в курсе, — нетерпеливо сказал Звягинцев.

— Марк сказал Игорю: «Мы будем в баре. Если хотите — можете подойти…» Но Игорь оставался со мной. А когда я проснулась, его не было. То есть он был, но я еще не знала. Я подумала, что это нечестно с его стороны — бросать больную жену. Я даже рассердилась на него. — По щекам Инессы снова потекли слезы. — Я рассердилась, а потом увидела, что он лежит на полу. Было еще темно… Я позвала его, но он не отозвался. Я подумала…

— Вы подумали, что он напился, ввалился в номер и заснул прямо на ковре?

— Нет… Я не знаю, что я подумала… Игорь очень мало пьет.

Он почти не пьет, если быть совсем точной.

— Значит, вы увидели своего непьющего мужа лежащим на ковре и даже не заволновались?

— Ну… Вы понимаете… Вчера была экстремальная ситуация. Он очень меня любит…

Да уж, любит — не то слово, если приволокся из Москвы.

А судя по всему, он живет не на ренту. А все свои немалые бабки зарабатывает каторжным трудом. От Марка Пал Палыч уже знал, что Шмаринов руководит крупным нефтяным концерном. И бросить фирму вот так, за здорово живешь, — для этого нужно иметь веские причины. И в этот контрольный пакет веских причин вполне может входить эта самая любовь, Звягинцев допускал это. И вообще, после многолетних расследований коммунальных склок и таких же коммунальных страстей он мог допустить все, что угодно.

— Я подумала, он вполне мог переволноваться из-за меня.

И потом, он же летел сюда на вертолете, а вчера был такой снег, такая метель… Может быть, он решил снять стресс.

— Я понимаю.

— А потом, когда начало светать, когда я увидела его полностью… Он так неестественно лежал. И это темное пятно под ним… И он не отзывался… Я поняла, что случилось что-то страшное… Что-то непоправимое…

Она снова зарыдала, вспоминая весь ужас, который постепенно входил в нее — вместе с надвигающимся рассветом.

Звягинцев ласково похлопал по ногам девушки, лежащим под одеялом. Она никак не отреагировала и даже не подняла головы. Ну, конечно, он напрочь забыл то, что говорили ему и Марк, и доктор, и она сама, — она не может двигаться и ничего не чувствует.