Книга Часовня погубленных душ, страница 30 – Антон Леонтьев

– Садист, гестаповец, дядя Крюк! – орала Оля, пытаясь вырваться из рук отчима.

Геннадий Иванович, раскрасневшись, ударил короткопалой мохнатой лапой падчерицу по лбу, да так сильно, что девочка отлетела на несколько метров и упала навзничь. Катя в ужасе бросилась к подруге.

– Как вы можете, остановитесь! – закричала девочка, бросаясь к Геннадию Ивановичу, который в тот момент больше походил на разъяренного быка.

Отчим, уже немного успокоившись, оттолкнул Катю, приблизился к сжавшейся в комок Оле и прошипел:

– Тунеядка, не смей произносить это имя! Иначе я тебе шею сверну! – Потом показал девочке кулак и бросил: – Живо домой, дважды повторять не стану! Антошку искать будем!

Когда Оля, так и не попрощавшись с подругой, исчезла, Катя узнала от говорливых кумушек, наблюдавших за происходящим во дворе с неподдельным интересом, что пропал Антошка, семилетний брат Оли. Когда мальчик не вернулся из школы, мама Оли перепугалась. И первой ее мыслью было – дядя Крюк! Именно на его совести за последние два с лишним года были двадцать с гаком убийств, причем жертвами маньяка становились исключительно дети, подростки или молодые женщины.

Мать Оли немедленно бросилась в школу. И там выяснила, что после продленки ученики отправились домой – вернее, почти всех забрали родители, которые в связи с накаленной обстановкой не отпускали малышей домой одних. Оле было поручено забирать брата из продленки, но девочка делала это из-под палки, ей хотелось бродить по городу с Катей, а не нянчиться с Антошкой.

Родители все надеялись, что их карапуз – запыхавшийся и раскрасневшийся от игры в футбол с друзьями – вот-вот появится во дворе. Но Антошка не пришел ни в тот день, ни на следующий. А на третий день нашли его труп.

Дядя Крюк не особенно старался скрыть следы своих преступлений. Наоборот, создавалось впечатление, будто он желает, чтобы тела обнаружили как можно быстрее. Ему требовалась слава, пусть и такая жуткая, и всеобщий страх.

Антошку обнаружили на окраине города, в лесополосе, там, где часто прогуливались собачники со своими четырехногими любимцами. Подробностей Оля не знала, но все только и говорили о том, что ребенку отрезали голову. И что Антошка был самой юной жертвой бесчеловечного маньяка – дяди Крюка.

Олю Катя увидела только на похоронах Антошки.

Стоял март, отличающийся непостоянством погоды, и жаркие денечки сменились серыми и дождливыми. На похороны мальчика пришло, наверное, полгорода. К дому, где он жил, стекалась толпа облаченных в черное жителей. Многие, несмотря на ливень, были с непокрытыми головами и без зонтиков. И женщины, и мужчины, и дети плакали, хотя мало кто из них был лично знаком с семьей Оли. Однако всем был жаль семилетнего карапуза, загубленного дядей Крюком.

Власти сначала хотели прекратить, остановить массовое шествие, опасаясь, что оно перерастет в демонстрацию или забастовку, однако в последний момент дали задний ход. Впереди процессии вышагивала журналистка (некогда студентка мединститута, провалившаяся на первой же сессии) Лариса Бормотухина – высокая, полная девица с кривыми желтыми зубами и нелепой дешевенькой брошью в виде тюльпана на колыхающейся груди. Ее сестра была одной из первых жертв дяди Крюка, и Лариса поклялась, что приложит все усилия, чтобы поймать и покарать монстра.

Сосед Оли, участковый Михаил Федорович Пономарев, стоял у подъезда рядом с молчаливой, с потупленным взором девочки, сестры погибшего. Катя пробилась к подруге, но не знала, что и сказать. Оля без интереса взглянула на нее и отвернулась. Лицо Оли представляло собой один сплошной синяк. Еще бы, ведь Геннадий Иванович обвинил падчерицу в том, что именно она виновата в смерти Антошки, поскольку пренебрегла своими обязанностями, не забрала его из продленки. Вот на пути из школы домой мальчика и похитил дядя Крюк.

Когда из дома вынесли небольшой, обтянутый красной материей гробик, в толпе собравшихся послышались ахи и охи. Оля хотела было приблизиться к гробику, но Геннадий Иванович грубо отпихнул ее и прошипел:

– Прочь, убийца! Чертово семя, тебе самое место, как и папаше, в психушке!

Отчим занес было руку, чтобы отвесить Оле подзатыльник, но его ладонь перехватил Михаила Федорович. Видимо, он сильно сжал ее, потому что Геннадий Иванович поморщился от боли.

– Оставьте девочку в покое, – произнес участковый сурово. – Иначе мне придется задержать вас.

– Тоже мне, верховная власть! Указывает, что мне можно делать, а чего нельзя! – кривляясь, проорал ему в лицо Геннадий Иванович. – Да кто ты такой? Мент поганый! Ловите, ловите этого… этого ирода и никак поймать не можете! Уже два с половиной года!

Толпа поддержала его выступление криками и улюлюканьем. Михаил Федорович крепко взял обеих девочек за руки и потянул в сторону.

– Но я хочу попрощаться с Антошкой! – заскулила Оля. – Он из-за меня погиб! Я виновата! Я его убила! Папа прав!

Геннадий Иванович, который раньше всегда настаивал на том, чтобы Оля называла его именно папой, развернулся и, брызжа слюной, крикнул:

– Какой я тебе, мерзавка, папа? Твой папаша сидит в дурке! И там ему самое место! Кстати, тебе тоже! Убила моего сына и теперь радуешься? Прочь с моих глаз, дрянь!

Пономарев увел девочек за дом и, протянув хнычущей Оле платок, сказал:

– Ты его не слушай. Я с ним еще поговорю после похорон – по-настоящему, по-мужски. Сейчас-то он сам не свой. Еще бы, понять можно – сына хоронит!

Оля, заливаясь слезами, продолжала лепетать, что во всем виновата она.

Михаил Федорович положил ей руку на плечо:

– Брось, Ольга! Не ты виновата в смерти Антошки, а изверг-убийца, дядя Крюк. Но обещаю тебе: я эту мразь найду! И он понесет наказание за все, что сотворил! Даю тебе слово милиционера!

На могиле Антошки Оля и Катя все же побывали, правда, уже под вечер. Весь город провожал в последний путь семилетнего школьника. Центральные улицы Заволжска были завалены гвоздиками и розами. Ведь горевали не только родственники убитого, но родственники и знакомые других жертв дяди Крюка.

После похорон состоялись пышные поминки, но и на них Оля не присутствовала, потому что отчим не желал ее видеть. И вот, когда дождь перешел в бурю и улицы города опустели, девочки вдвоем побежали на кладбище, чтобы проститься с Антошкой.

Они долго стояли около могилки, укрытой живыми цветами и венками. Оля плакала навзрыд, и Катя даже не пыталась успокоить ее. Поддерживая подругу под руку, она плакала вместе с ней. Девочки ни о чем не говорили. Да и о чем, собственно, можно говорить в подобной ситуации?

Ветер тем временем усилился, старые сосны, коих на кладбище было много, скрипели и стенали, накреняясь из стороны в сторону. Из-за туч стало уже темно, хотя ночь еще не наступила. На кладбище никого не осталось, кроме них двоих.

Подняв глаза, Катя вдруг заметила на некотором отдалении человека – облаченного в черный плащ с капюшоном, опущенным так низко, что лица разглядеть было нельзя. Единственное, что могла сказать про него Катя, так только то, что роста он достаточно высокого. И какое-то чувство подсказывало ей, что это не женщина, а непременно мужчина.