Онлайн книга «Такси для ангела»
|
Сомнительный комплимент, ничего не скажешь! — А зачем всем остальным было убивать популярнейшую писательницу? — А платок? Платок Минны… Как он оказался перед дверью? — Ботболт подбросил его, чтобы отвести от себя подозрения! — Ну, хорошо, допустим. Находясь в кухне, он открыл дверь, выбросил платок… Но зачем он перерезал телефонный кабель? Это нелогично. Он мог просто отключить коробку — и все! — Опять же — перерезал кабель, чтобы отвести от себя подозрения… Я вспомнила лицо Ботболта: ни единой морщины, ни единой складки, ни единой мысли на плоском лбу — абсолютная безмятежность. — Вы полагаете, что он настолько умен, Алиса? — Во всяком случае, он знает, что Блерио и братья Райт обстряпывали свои авиационные делишки в начале века. Поразительная осведомленность для кочевника, даже если он предстал перед нами в одомашненном варианте. Последнюю тираду я произнесла, уже глядя в тощий зад Пети Чижа. Когда он только успел упасть на четвереньки? Наверное, именно в тот момент, когда я загляделась на удушающе-нежные деревянные объятия розы и вьюнка… — Что с вами, Петя? Чиж ничего не ответил, но еще быстрее заработал локтями и коленями. Наконец он уткнулся носом в узкий лист папоротника и замер. — Вам плохо? — не на шутку перепугавшись, спросила я. — Еще не знаю… Ползите сюда. — Ползите?! — Так удобнее. — Для убедительности Чиж даже повертел задницей. — Ну, если вы настаиваете… Я последовала его примеру и через несколько секунд уже дышала ему в плечо. Теперь папоротники были совсем рядом и почти касались моего лица. И я почувствовала, как у меня засосало под ложечкой. Так бывает в детстве, когда боишься темноты. Так бывает в юности, когда боишься поцелуя. И наверное, так бывает в старости, когда боишься холодной одинокой постели. И смерти вылинявшей кошки — единственного близкого тебе существа. Папоротники всегда вызывали во мне трепет. В их совершенной красоте было что-то не правильное, что-то вероломное — как если бы они прорастали из пустых глазниц, из полых костей, из слежавшихся волос. Как если бы между их корнями ползала глухая и слепая насекомая смерть… — Видите? — громко шепнул Чиж, и я даже вздрогнула от неожиданности. — Вы видите? — Что? — След! Вот здесь, чуть правее, под листом! Теперь и я увидела этот след на жирной, перекормленной удобрениями земле: даже извечной Петиной лупы не понадобилось. Это был не совсем полноценный след, вернее — даже часть следа: узкий каблук с характерной набойкой и часть подошвы. — Несомненно, женский! — прохрипел Чиж. — Несомненно. — Вот видите. Значит, кто-то все-таки решился перепрыгнуть через клумбу. — Вы же сами говорили… Перепрыгнуть через клумбу — невозможно. Тем более — женщине. — Это почему же? У нас равноправие. И торжество феминизма. — Господи, при чем здесь феминизм?.. — При том, что нормальная женщина способна только на преступление в состоянии аффекта. И лишь проклятые феминистки совершают гадости сознательно и долго к ним готовятся. — Вы пострадали от лап феминистки, Чиж? А гадость — это убийство, насколько я поняла? Не на шутку возбудившийся Чиж пропустил мои слова мимо ушей. — След совсем свежий, Алиса. Ему максимум час-полтора. Сколько времени прошло со смерти Канунниковой? В который раз мне напоминают, что Аглая умерла!.. — Не знаю. — Что же вы… Момент смерти необходимо было зафиксировать. — А вы сами-то зафиксировали? — У меня цифровая камера с таймером… Но и без нее я могу вам сказать, что смерть наступила в двадцать два часа сорок четыре минуты. Сейчас, соответственно, ноль часов одна минута… Итого прошел ровно один час семнадцать минут… Вот оно что! Оказывается, под легкое подрагивание папоротников мы переползли в новые сутки, и трагический конец Аглаи был уже “вчера”. А Чиж… Чиж все еще не мог отлепиться от следа. Он обхаживал отпечаток без всякого стеснения: так морячок, вернувшийся из рейса, обхаживает шлюху в портовом кабаке. Новоиспеченный сыщик-любитель то припадал к четкому рельефу подошвы, то тянул губы к трепетному силуэту каблука, на котором явно просматривался рисунок звездочки, то благоговейно сучил руками перед листом-спасителем, укрывшим от посторонних глаз такую важную улику. Еще минута — и он предложит случайному следу от случайной женской туфли руку и сердце. И маленькую, но гордую операторскую зарплату. — Ну что вы прилипли к земле, Петя? — с долей нездоровой ревности спросила я. — Так и будете сидеть? — Вы не понимаете… Это чрезвычайно важно… Обувь так же индивидуальна, как и отпечатки пальцев. По этой набойке легко установят владельца. Убийцу… — Все еще продолжаете считать, что убийца перепрыгнул через клумбу? — Теперь я убежден в этом на сто процентов. Жаль, что я не могла разделить уверенность Чижа. И все из-за противоположного берега папоротниковой реки: только теперь я поняла, как он был далеко! Отсюда был виден только край дорожки и царственная спинка кресла. Никогда, никогда я не решилась бы устроить побег на другую сторону: побег в окружении жалких сорока-пятидесяти секунд, каждая из которых могла оказаться губительной для идеально просчитанного плана… Да нет же, черт возьми, как он может быть идеально просчитанным, если с самого начала строился на разбитом Аглаей бокале? Она разбила его, а могла бы не разбивать!.. — Какая глупость! — рявкнула я так громко, что Чиж дернулся и повернулся ко мне. — Какая глупость все это! — Что — “это”? — Все, что вы здесь нагородили! Не может человек без специальной подготовки перепрыгнуть через эти папоротники! — Все бывает, — философски заметил Чиж только для того, чтобы морально поддержать отпечаток каблука на земле. — Без разбега? Здесь же полметра, не больше! Не развернешься! — Все бывает… — Не бывает! Не может идеально просчитанный план зависеть от разбитого бокала! — А с чего вы взяли, что он идеально просчитан? Может быть, мы имеем дело с гениальным наитием! — Не смешите меня! Ватсон из меня никакой, это точно: вместо того чтобы почтительно кивать головой, соглашаться и бросать в воздух лифчик от полноты чувств, я брюзжу, ною и подвергаю сомнению не только выводы Чижа, но и знаки препинания, которыми заканчиваются эти выводы. |