Книга Победный ветер, ясный день, страница 75 – Виктория Платова

— Я бы все-таки хотел побеседовать с вами… Дело в том, что…

Ввести в курс крашеную бабенку так и не удалось: за спиной Гурия послышались шаги. И по тому, как засаднила рассеченная бровь и заныл ушибленный лоб, лейтенант понял, что это Еленочка.

Василиск обманул бдительность Гурия Ягодникова и вернулся.

— Слушай, возьми у Гжеся ключи от машины… — бросила рыжая, приближаясь к Гурию и несговорчивой бабенке. — Не хочу подходить к этим скотам…

— Думаешь, я горю желанием? — Бабенка перевела взгляд с Гурия на Еленочку и моментально оценила обстановку. — Ладно, сейчас схожу. А ты поговори пока с представителем власти. У него для нас имеется информация… Рекомендую, лейтенант, лучшая подруга покойной Афины. Ей будет интересно все, что вы скажете.

Представив Еленочку напрягшейся спине Ягодникова, крашеная ходко затрусила к распивочному столику.

— Я вас слушаю. — Василиск пощелкал погремушками на конце раздвоенного хвоста, призывая Гурия к общению.

Придется оборачиваться, даже под страхом кастрации. Стоять к женщине (пусть фурии, пусть гарпии, пусть Медузе-горгоне) спиной — невежливо. А лейтенант Ягодников был вежливым милиционером. Натянув фуражку поглубже на лоб. Гурий развернулся на сто восемьдесят градусов, за чем последовала немая сцена. Сцена продлилась дольше, чем он предполагал.

— Вы?! — Она даже зажмурилась в детской надежде, что Гурий растворится в воздухе. — Это вы!.. Какого черта… Я так и знала, что добром не кончится.

— Лейтенант Ягодников, — второй раз за сегодня пробубнил Гурий.

— Черт! Только со мной могло это случиться…

Она вдруг засмеялась. Это был нервный истерический смех — такой неуместный в кладбищенской тишине, что казалось, что он развалит сейчас все памятники, ограды и обелиски. Но с памятниками и обелисками все было в порядке.

— Что же вы от меня хотите? — бросила рыжая, с трудом приходя в себя. — Арестовать? Посадить в кутузку за наезд?

— Я хотел бы поговорить с вами об Афине Филипаки.

— Вы?! Вы-то к Афе каким боком?

— Как вы сказали? — удивился Гурий.

— Какое вы имеете отношение к Афине? — сразу же поправилась Еленочка.

— Я веду ее дело.

— Только не это! — вырвалось у нее, и Гурий уловил в тоне василиска что-то оскорбительное. Для себя лично.

Посмотри на себя, трепетали ноздри Еленочки, посмотри на себя, суконное рыло, фанат реликтовой попсы, — какие дела ты можешь вести? О краже двух ливрей из костюмерной киностудии «Ленфильм»?

О порче кресельной обивки в БКЗ «Октябрьский»? О мелком хулиганстве у служебного входа Ледового дворца?..

— Я веду ее дело, — упрямо повторил Гурий.

— Есть подвижки?

— Кое-какие, — Гурию хотелось поскорее отвязаться от Еленочки, и потому он перешел на телеграфный стиль дятла-вертишейки.

— Нашли убийцу?

— Нет. Но дело в том, что убийства не было.

— Как это — не было?

— Произошел несчастный случай. Вы знали, что у нее было больное сердце?

— Понятия не имела. Впервые слышу — от вас. Она что, умерла от сердечного приступа?

— Не совсем так. До приступа дело не дошло. Очевидно, у нее просто прихватило сердце, и она вышла в тамбур — подышать. — Гурий по собственной инициативе несколько приукрасил официальный бред капитана Целищева. — Сорвалась с подножки электрички, упала очень неудачно, в результате чего оказался пробитым висок.

«Оказался пробитым висок!» — неужели подобное чудовищное словообразование родилось в недрах его горла, воспитанного на безупречных и почти хрестоматийных текстах венценосной Эдиты?

— Значит, оказался пробитым висок, — эхом откликнулась рыжая. — Значит, вышла в тамбур подышать. Открыла дверь, значит?

— Да, — прошептал окончательно сбитый с толку Гурий.

— И как же она открыла дверь? Ведь двери в электричках открываются и закрываются автоматически. Это даже дети знают.

— Что вы хотите этим сказать?

Она больше не смотрела на него, — впрочем, она и до этого особенно на него не смотрела, — но теперь в этом игнорировании было гораздо больше смысла, чем секунду назад. Секунду назад Гурий все еще пребывал в своем милицейском статусе — пусть и незавидном, пусть и для кресельной обивки концертного зала «Октябрьский».

Теперь же он превратился в пигмея, в головастика, в садовую улитку, раздавленную чьей-то неосторожной пяткой. Ничтожность лейтенанта Ягодникова была сопоставима.., была сопоставима… Вот черт, ее даже не с чем было сопоставить!

— Что вы хотите этим сказать? — повторил свой ничтожный вопрос ничтожный Гурий.

— Ничего. Я просто не думаю, что это — несчастный случай. Я думаю… Нет, я точно знаю, что это — убийство…

* * *

… Она оказалась идиоткой.

В квадрате, в кубе, в п-ной степени.

Главным действующим лицом заведомо провальных математических формул. Каким образом получилось, что она — внучка академика, дочь профессора и выпускница мехмата — не смогла решить простенький пример на вычитание? Но случилось то, что случилось, — пример решили без нее.

А чахлым иксом оказался в результате флакон дорогого одеколона «Сто видов Эдо».

Найдя его, она… Впрочем, ей еще придется осмыслить всю цепочку, последовавшую за флаконом. И попытаться связать все звенья — не пропустив ни одного.

Переполовиненный флакон — это было первое, что увидела Лена, когда вернулась в гадюшник за Маслобойщиковым и Гжесем. Прямо на глазах у потерявшей дар речи Лены мэтр вылил очередную порцию «Ста видов» в стакан. И отправил густо пахнущие миндалем и гибискусом миллилитры себе в пасть.

— Что вы делаете, Гавриил Леонтьевич?! — пролепетала Лена, когда к ней вернулась способность говорить.

— Раре Satan, pape Satan aleppe! — выдал очередную латинскую абракадабру мэтр, заглатывая содержимое стакана.

— Паразит! Забулдыга! — Лене не оставалось ничего другого, кроме бессильной констатации в духе Светани.

— Прощаю! Всех прощаю! — Маслобойщиков задрал бороду перпендикулярно потолку и разразился демоническим хохотом. — Всем — индульгенции!.. Раре Satan, pape Satan aleppe!.. Этой биксы груди, груди, мы, поверьте, не забудем!!!

От его рыка затрясся стол, а стаканы и бутылки в ужасе прильнули друг к другу.

А до сих пор спокойно наблюдавшая за происходящим буфетчица даже вышла из-за стойки. И поманила Лену пальцем.

— Вы бы увели безобразника этого, — сказала она. — Я здесь семь лет уже, всякое перевидала, — у нас тут гоп-компании собираются, будь здоров. Но такого…