Книга Корпорация "Винтерленд", страница 19 – Алан Глинн

Зато новость о смерти брата ее почти не тронула.

Чего не скажешь об Ивон, Мишель и Джине. Они, конечно, скорбят о смерти сына Катерины, но не меньше о своем брате Ноэле. И вообще: все это за гранью добра и зла. Живешь себе и в ус не дуешь и вдруг в один кошмарный день оказываешься в геенне страдания и боли.

К кому идти с вопросом: почему?

Уж точно не к этому преподобному Керригану, думает Джина. Священник выходит из ризницы и направляется к алтарю: Джинина скорбь покрывается тонкой коркой враждебности. Все встают; по церкви разносится шарканье нескольких сотен людей. Преподобный Керриган устраивается на кафедре и склоняется к микрофону. Ему за пятьдесят, он полный, лысеющий, очкастый. Патер крестится.

— Во имя Отца, — говорит он, а прихожане вторят ему, — и Сына…

Джина не двигается и не произносит ни слова.

— …И Святого Духа.

Отец Керриган говорит все громче, толпа повторяет за ним все увереннее. Такой знакомый звук — из детства. Джина была здесь последний раз лет десять назад, когда умерла мама. Она оглядывается: мраморные колонны, исповедальни, статуи Богородицы, на полотнах — крестный путь.

Неужели такое бывает?

Дома ей тоже предлагали ксанакс, но она отказалась. Ивон с Мишель — те приняли по половинке, и уже на пути из похоронного зала в церковь лекарство подействовало: сестры явно нырнули в воды умиротворения и прохлады.

Джина не против. У нее самой мысли с эмоциями зашкаливают. Она бы и рада их временно вырубить или хотя бы остудить, но не за счет же ясности сознания, скорби или гнева.

Ее эмоции оправданны: зачем от них оказываться? Понятна адская боль. Никогда в жизни она не плакала так горько и так много.

Понятна злость, хотя не совсем понятно, откуда она берется. Конечно, можно гневаться на рок, лишивший их семью сразу двоих мужчин; можно злиться на мертвого племянника за то, что он промышлял бог знает чем, можно гневаться на брата, если он действительно сделал то, что, по слухам, привело его к гибели. Только она гневается на что-то другое, а вот на что — не улавливает.

Хотя оно на поверхности. Только будто зашифровано, и часть кода утеряна.

И именно оно не понятно.

Два Ноэля — вот что ее мучит.

Она вполуха слушает литургию, чтения и экстравагантные обещания покоя в загробной жизни, а сама тщится разглядеть алгоритм в случившемся, пытается найти логическое объяснение происшедшему. Она убеждена: оно найдется. Идея совпадения — тупик, легкий выход, эмблема поражения. Сегодняшнее «Я сдаюсь» или вчерашнее «На все воля Божья». Но это не Джинин путь. Джине двойная трагедия кажется слишком невероятным совпадением.

Поэтому и объяснение должно быть более вразумительным.

Когда преподобный Керриган выходит вперед, собираясь сказать несколько слов, Джина готовится к худшему: она ожидает банальщины, снисходительного тона. Однако вскоре ей приходится признать, что священник неплохо справляется с поставленной задачей. Молодого Ноэля нельзя назвать бесспорным кандидатом на место в раю, но церковнослужитель умудряется найти простые, трогательные слова о жизни — независимо от того, как она была прожита, — и о смерти.

Под конец, когда собравшиеся начинают группками проплывать мимо передней скамьи, Джина все-таки жалеет, что отказалась от транквилизатора. Эта часть муки — самая публичная и самая непереносимая. Она выматывает и вынимает всю душу. А ведь завтра им придется пройти через то же самое — еще один раз!

Время от времени Джина поворачивает голову влево — посмотреть, как сестры. По понятным причинам труднее всего Катерине. Она несколько раз срывается: случайно выловленное в толпе знакомое лицо вызывает в ней новый приступ слез и стенаний.

Что до Джины, у нее тут знакомых не много. Перед нею проходят Софи, Пи-Джей и еще несколько человек с работы. Она узнает нескольких соседей, знакомых по детским воспоминаниям, и парочку коллег молодого Ноэля. Вроде бы они: видела фотографии в газетах.

Ну и конечно, Терри Стэка.

Тут сложно ошибиться: его окружает аура надменности и самовлюбленности. Невысокий, худой, жесткий. В глазах, когда он протягивает Джине руку для пожатия, мелькает искорка интереса.

Что у нас тут за краля?

Он кивает. Она кивает в ответ, но глаз не поднимает. Следующий.

Люди выходят из церкви, спускаются по ступеням на парковку, разбредаются: без них намного легче. К Джине подходит Софи и обнимает ее. За ней Пи-Джей. Они так и не общались после того телефонного разговора, а надо бы, да вот когда? Ясно, что не сейчас. Мимо проходит преподобный Керриган. Джина останавливает его, пожимает руку, благодарит. Ивон прилепилась к Катерине и не отпускает ее. Мишель примостилась сбоку со своим сожителем Дэном и их двумя детьми. Одной рукой она мнет незажженную сигарету, другой сжимает зажигалку. Выглядит абсолютно потерянно.

Всех приглашают в дом помянуть усопшего или, вернее, приглашали, пока не увидели, сколько пришло народу. Но тут ряды облетает спасительная весть: Терри Стэк снял паб «Кеннеди», расположенный неподалеку. Там будет простава: бутерброды, чай, кофе, выпивка — для всех, кто хочет; все бесплатно; все, чтобы почтить память усопшего.

Джина видит, как Стэк подходит к Катерине: он на секунду приобнял ее, посмотрел в глаза, что-то говорит ей — Ноэль то, Ноэль се, подозревает Джина. Катерина всегда с сомнением относилась к связи Ноэля со Стэком, но сейчас ей тяжко, а он, наверное, рад стараться.

В какой-то момент Стэк поднимает глаза и смотрит на Джину; их взгляды встречаются. Тогда она понимает: рано или поздно он подойдет представиться.

Это происходит через десять минут. Джина как раз заканчивает немногословное общение с соседом Катерины, оборачивается, а он уж тут как тут.

— Как делищи? — произносит он и протягивает руку. — Я Терри Стэк. А вы, видать, Джина?

Ого, да он подготовился.

— Да.

Обмениваются рукопожатиями.

— Сочувствую вашему горю.

— Спасибо.

По бокам у Стэка два парня помоложе. Он в костюме. Они в джинсах и кенгурушках. Он мог бы сойти за бизнесмена, учителя или даже за священника в светском. Они — только за драгдилеров.

— Ноэль был крутым чуваком, — произносит Стэк, — и дельным работником. Он этого не заслужил.

— Да.

Как это ни странно, Джина чувствует себя в его присутствии достаточно раскованно. Ей хочется что-то сказать, только она не понимает, что именно.

— Послушай, зая, я хочу, чтобы вы с сестрами кое-что усвоили: я это так не оставлю.

— Правда?

— Правда. — Стэк качает головой. — Кто бы он ни был, он, сука, за это заплатит. Уж поверь мне. — На слове «заплатит» лицо его искажается.

В обычной ситуации Джине стало бы не по себе: парни в кенгурухах, угрозы, ругательства, но разве эту ситуацию назовешь обычной?