Онлайн книга «Любовники в заснеженном саду»
|
Пока Никита стыло рассуждал об этом, парочка кенгуриными прыжками двинулась прямо в его сторону. А затем… Свои дальнейшие действия Никита и сам потом не смог себе объяснить: он врубил фары и завел двигатель. Лучших опознавательных знаков для кенгуру с пакетами и придумать было невозможно. И кенгуру доверчиво бросились на свет и звук. А кенгуриный кобелек на правах мужчины тотчас же заколотился в стекло. Дав поуговаривать себя несколько мгновений, Никита стекло опустил. — Эй, шеф, до «Приморской» подбросишь? — От голоса кобелька за версту несло дешевым испуганным мародерством. — Сколько? — Тридцатка… — Да вы совсем, ребята, обалдели… — для вида покочевряжился Никита. — Тут и ехать-то пять минут… А тебе сколько надо? — Ну, за полтаху, может быть, и соглашусь… — Лады, — кобелек уже нетерпеливо бился в заднюю пассажирскую дверь. Никита взял с места, как только парочка угнездилась на заднем сиденье. В зеркале заднего вида отразились обе нашкодившие полудетские мордашки. — А вы чего такие смурные, ребята? — не удержался Никита. — Поссорились? — Поссорились, поссорились, — хмуро бросил кобелек. — Ты за дорогой следи, шеф. Тебе-то какое дело?… — Да никакого, хоть бы вы и хату какую-нибудь обнесли… Лицо не подготовленной к таким провокационным пассажам девчонки исказилось, два пакета в ее руках звякнули «Guerlain Chamade», «Sen-timent'oм» и еще бог знает чем. Зато паренек проявил недюжинную выдержку. — Да ты шутник, шеф… — Ага, — легко согласился Никита. — Где вас на Приморской высадить? — А на Приморской и высади. У метро… …Они действительно вышли из машины у метро и все так же, по-кенгуриному, поскакали в сторону дома у противоположной стороны дороги. Дом носил славное название «на курьих ножках», и в нем когда-то жила первая Никитина любовь — еще школьная, с содранными коленками и болячками на губе. Вера, неожиданно вспомнил Никита, ее звали Вера. Проводив взглядом парочку, Никита развернулся и поехал в сторону гостиницы «Прибалтийская». Там, на Морской набережной, и жил его приятель Митенька Левитас. Обшарпанная дверь Левитаса встретила его собачьим лаем и недовольным сонным бухтением самого Митеньки. — Ты знаешь, который час, убийца? — с закрытыми глазами спросил Левитас, пропуская Никиту в квартиру и пинками пытаясь унять разбушевавшегося Цыпу. — Я не убийца, — промямлил Никита. — Убийца, убийца, не сомневайся… И вообще, какого черта, Кит? Решил наконец-то уйти от своей змеи? — У тебя есть что-нибудь выпить? — Мне с утра на работу… — Митенька с трудом разлепил глаза и уставился на приятеля. — Но тебе, как другу… Есть водка. — Один черт. Давай водку… Холостяцкая кухня Левитаса была завалена грязной посудой, полуистлевшими плакатами с пляжными красотками и мешками собачьего корма. Митенька меланхолично пнул под зад крутящегося под ногами добермана, втиснулся в узкую щель между столом и стеной и уставился на Никиту, в полном молчании опрокинувшего две стопки водки. — А ты не за рулем? — запоздало поинтересовался он. — Какое это имеет значение? Хоть бы и за рулем… — Ну, выкладывай… Что произошло? — Ничего… — Да ладно, — Митенька видел Никиту насквозь. — Ты когда ко мне ночью заваливался в последний раз? Лет семь назад, да? Сообщить, что у тебя сын родился… Это была правда. Когда родился Никита-младший, обезумевший от радости Никита ввалился к Левитасу среди ночи, с литровой бутылкой водки и двумя яблоками в кармане. А после они вдвоем сидели на крыше, лакали из горла бессмертную «Столичную», заедали ее яблоками и орали на весь обветренный Залив «Вальс-бостон». Он совсем неплохо получался у них, «Вальс-бостон». А потом Митенька перешел на жизнеутверждающий романс «Четвертые сутки пылают станицы», а Никита едва не свалился с крыши. Ведь у него родился сын, тут не только с крыши свалишься. Сын. Сы-ын!… — Прости, Кит, — Левитас крякнул и сам потянулся за водкой. И жахнул ее в полном молчании. И занюхал загривком присмиревшего Цыпы. — Прости… — Ничего… Все в порядке… — Так ты бросил свою змею? Нашел себе другую? Нежную и трепетную, для души? — С чего ты взял? — Так ведь мент — он и в нерабочее время мент, — осклабился Митенька. И, перегнувшись через шаткий пластиковый стол, снял с Никитиной куртки длинный светлый волос. И принялся наматывать его на палец. — Улики нужно уничтожать, друг мой Кит, — нараспев произнес он. — А то у тебя как в старом анекдоте получается… Она блондинка? — Да какая блондинка? — Да вот эта! — Митенька покрутил волос в руках. — Довольно жесткий, между прочим… Волос-то… Прям леска. Проволока. Ты смотри, как бы характер у нее не оказался таким же… Одной суки с тебя хватит, я думаю… Единственной блондинкой в окружении Никиты можно было назвать покойную Мариночку, да и то с натяжкой. И при чем здесь волос, и откуда он вообще взялся на куртке? Ведь вплотную к Мариночке Никита не приближался, разве что — к Эке, но у Эки была короткая стрижка. Смоляные волосы с едва заметными нитями ранней седины… Впрочем, какое это имеет значение? Сейчас важно только то, что он увидел на Пятнадцатой линии.. — Я не убийца, — тихо произнес Никита, опрокидывая в себя очередную порцию водки. — Все, больше ты не пьешь, — поморщился Левитас. — Довела тебя эта стерва… А я думал — ты успокоился уже… Так нет… Не виноват ты в том, что твой сын погиб… Не виноват! Ну сколько можно жрать себя, Кит? Сколько можно?… Только теперь Никита понял, что пальцы его легонько трясутся, а позвоночник чуть слышно подрагивает, — это была запоздалая реакция на трупы, оставленные им в пустой квартиры. Запоздалая, еще не до конца осмысленная реакция, — только сейчас он это понял. — Ее убили, — медленно произнес он. — Кого? — Мариночку… — Какую Мариночку? Ты что несешь? — Мариночку, — Никита с трудом протолкнул слова сквозь зубы. — Жену шефа. — Корабельниковскую молодуху? — Левитас благодаря все еще продолжающимся посиделкам в бане на Крестовском и в кафе «Алеша» на Большом был в курсе всех Никитиных дел. — Да что за фигня?! — Ее убили. Но я — не убийца… Я просто видел тело… Просто видел тело, вот и все.. |