Онлайн книга «Эшафот забвения»
|
В дверь настойчиво постучали, и дверная ручка задергалась, как сумасшедшая: – Это я, Ирэн! Откройте. Кравчук приложил палец к губам. Мы замерли. – Мне только кассету взять, – не унималась Ирэн, – откройте. – Она так просто не уйдет, – прошептал мне на ухо Братны. А потом сел на диван и стал подскакивать на нем; диван натужно заскрипел и защелкал пружинами. Для полноты картины Братны сложил руки лодочкой и недвусмысленно застонал. Если Ирэн стоит, прижавшись ухом к двери, – картина должна быть предельно ясной. Несмотря на трагизм ситуации, я улыбнулась. – Будьте вы прокляты, скоты похотливые, – в сердцах сказала она за дверью, и спустя несколько секунд мы услышали ее удаляющиеся шаги. – Здесь нет никакой кассеты, – медленно сказал Кравчук, – она точно была? – Если нет, то и не было… – Братны был раздражен инцидентом. – Во-первых, трудно предположить, что, увидев труп, кто-то возьмет какую-то дерьмовую видеокассету и удалится. Это полный идиотизм, согласись. И во-вторых – Ирэн всегда все теряет и никогда ничего не находит в тех местах, куда якобы клала. Это было правдой: начиная с ключей, Ирэн вела с вещами необъявленную войну. – Ладно. Это сумка Александровой? – спросил Кравчук у Братны. – Да, ее. Чья же еще? На одном из стульев стояла сумочка Александровой, такая же старая, как и сама актриса: потрескавшаяся кожа, маленький блестящий замок в виде головки тюльпана. Кравчук взял сумочку и отправился с ней к дивану. Присев на краешек, он аккуратно высыпал содержимое: несколько упаковок с таблетками, темная бутылочка с корвалолом, стопка документов, перетянутая обыкновенной черной резинкой, записная книжка, связка ключей, запаршивевшего вида тюбик с губной помадой, наручные часы, кипа рецептов, кипа истончившихся от времени бумажек, носовой платок, ярко-красные облупленные бусы – все указывало на благородную бедность. – Не густо, – промычал Кравчук и углубился в изучение документов. – Та-ак, паспорт, Александрова Татьяна Петровна, русская, 1925 года рождения, место рождения – Голая Пристань Херсонской области… Надо же, профсоюзный билет, таких уже лет тридцать в природе не существует… Пропуск на студию… Вот это уже интереснее – записки от поклонников. “Татьянушка, солнце мое…” – дальше читать не буду, очень интимно звучит… Последняя датируется пятьдесят восьмым годом. А старушка была сентиментальна, ничего не скажешь. Интересно, кому понадобилось лишать жизни такой божий одуванчик? Анджей подошел к дивану и плюхнулся рядом с Кравчуком. Закинув руки за голову, он искоса посмотрел на своего директора: – Может быть, это кто-нибудь из старых поклонников постарался? Из бывших отвергнутых кавалеров? Кто-нибудь из авторов записок, а? – Сомневаюсь. Сейчас это древние старички, если, конечно, они еще живы… У них не хватит сил, чтобы так точно нанести удар. Но версия с поклонниками не такая уж провальная. Того, кто убил ее, старуха, несомненно, знала – она даже не подумала защититься или не сумела сделать этого вовремя. – А если она спала? – Я снова, проклиная все на свете, вылезла со своими предположениями. – Или просто дремала на диване? Ее закололи, а труп перенесли и усадили в кресло. – Сомневаюсь, чтобы она спала. – Кравчук порылся в ворохе вещей, вытащил несколько упаковок с таблетками и пару рецептов. – Видите эти таблетки? Этаминал-натрий. Сильнодействующее снотворное. А еще она принимала реладорм. Тоже снотворное. Судя по всему, ваша Татьяна Петровна страдала обыкновенной старческой бессонницей… Так что насчет “прикорнула на диванчике” – это вряд ли… – Наша Татьяна Петровна… Не “ваша”, а наша, – запоздало сказал Анджей. – Что значит – наша? – Этот труп – наша общая головная боль, Андрюша. Что ты собираешься делать? – А что ты собираешься делать? – Брать новую актрису. Я посмотрела на Братны как на сумасшедшего. Видимо, те же самые чувства испытывал и Кравчук. – Ты двинулся, Братны! Какая новая актриса? Ты же почти все отснял! Осталось каких-нибудь несколько планов… Неужели все начнешь сначала? Я тебе денег не дам… – Ну, ты пока еще не мой продюсер. Я буду делать то, что считаю нужным, – окрысился Братны. – Сними кого-нибудь со спины, и дело с концом. – Ты можешь заниматься чем угодно, вот только в кино не лезь, пожалуйста. Смерть старухи – это главное, ради чего все делается… Мне необходимо это зафиксировать на пленку. – Ну и фиксируй, ради Бога. Вот она, перед тобой, смерть старухи, – мрачно пошутил Кравчук, – бери камеру и фиксируй. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. – Не хочу с тобой даже разговаривать об этом. – Кравчук встал, порылся в карманах пальто, висевшего на вешалке рядом с вытертой шубкой и платком старухи, и вытащил портативную рацию размером чуть больше обыкновенного сотового телефона: – Сеня, подгребай к объекту. Но пока не входи. Будь рядом. Сеня был личным телохранителем Кравчука. Сунув рацию в карман, Кравчук направился к креслу с телом Александровой. – Кто же тебя кокнул, бабулька? И за что? Но уж, во всяком случае, не какой-нибудь студийный ворюга… Смотри, даже перстенечек не забрал… Он бесстрашно поднял руку Александровой: на безымянном пальце левой руки болталось кольцо. – Перстенек, говоришь? – сразу же оживился Братны. – Что-то не припомню у бабушки никакого перстенька… В этом Анджею можно было доверять абсолютно: камни были его слабым местом – единственным слабым местом. Именно кольца и мелкие наивные драгоценности первыми отбирались у просителей: в их отъеме гипнотическому Братны не было равных. Подвыпивший дядя Федор как-то выдал тираду по поводу этой страсти Братны: “Если приглядеться, то наш карманный гений – не больше чем помесь сороки-вульгарис и старого барыги-армянина с горы Мтацминда…" Я тоже помнила, что старуха никогда не носила никаких колец. Она даже отказалась надевать что-либо на съемку, хотя Братны настаивал на этом: “Татьяна Петровна, роль требует, чтобы вы натянули на пальчик крохотный бриллиант, он будет смотреться совсем неплохо…” Истрепавшиеся бусы и серьги в ушах – другое дело. Но интерес Братны моментально потух, стоило ему только приблизиться к кольцу. – Вот черт, такое дерьмо я бы даже в сортир не надел! Хреновая чешская бижутерия… А на съемках от александрита отказывалась, изводила меня капризами, старая дура… За одно это стоило… – Заткнись, Братны, – посоветовал Кравчук, выразительно косясь на меня, – любое слово может быть истолковано не в твою пользу… Это было запоздалое откровение, сейчас все было не в пользу Братны. Впервые с начала нашего знакомства он стал мне откровенно неприятен – я была почти уверена: будь кольцо ценным, он, не задумываясь, сорвал бы его с руки старой женщины, чертов мародер. |