Книга Убийство Халланда, страница 3 – Пиа Юль

— Пойдем, выпьешь кофе, — сказал он.

Я проследовала за ним в собственную гостиную, которая теперь выглядела чужой. Не переставая плакать, я подняла с дивана и принялась складывать плед. Зазвонил телефон.

— Пускай, — сказала я. — Это моя мать. Я с ней только что говорила, она сообщила, что дедушка при смерти, я не… — Я разрыдалась и вынуждена была сесть. — Я не видела его много лет, а сейчас он при смерти!

Они переглянулись, перевели глаза на меня — и снова переглянулись. Я встала, сходила на кухню за бумажным полотенцем и высморкалась.

— Ты понимаешь, почему мы здесь? — просил тот, что постарше.

Я не ответила, лишь тихо кивнула.

— Я была там и видела его, — произнесла я.

— Халланд Рое застрелен. Убит. Ты Бесс?

Я кивнула.

— Стало быть, его жена?

— Мы не женаты, — ответила я, озираясь по сторонам. — Но мы здесь прожили десять лет. Это дом Халланда. Вы все-таки намерены арестовать меня?

— Арестовать?

— Сюда приходил один человек… по имени Бьёрн. Он сказал, что я застрелила Халланда.

— Это так?

Я не ответила. Я опять расплакалась, не зная толком, что оплакиваю. Дедушку, и Халланда, и Эбби, одновременно. Свою целенаправленную энергию, граничившую с безумием. Мне казалось таким очевидным, что надо позвонить Эбби. Как будто это была первоочередная цель моей жизни. Непостижимо!

Оказывается, я проснулась от выстрела. Они объяснили мне: Халланд застрелен. Убит. Бьёрн, который был не полицейским, как я думала, а заведующим хозяйством школы, расположенной чуть дальше за площадью, видел, как в Халланда ударила пуля и он, пошатнувшись, упал. По словам Бьёрна, он расслышал, как Халланд сказал: «Меня застрелила моя жена».

Вот что они мне объяснили. А потом посмотрели на меня слегка опечаленными глазами. Но я так ничего и не поняла. Я не понимала, что они хотели взять у меня показания, — ну а как я могла их дать, если мне и в голову не приходило, что это может иметь ко мне отношение. Я не понимала, что им, по сути дела, надо было выяснить, способна ли я была его застрелить. Больше они ничего не сказали, это только моя догадка. Но они ждали, что я что-то скажу, вот это я поняла. И сказала:

— Можно мне будет посмотреть на него еще раз?

Конечно можно, позднее.

Перестав плакать, я пригубила кофе, он заварил его в кофеварке, которой мы никогда не пользовались. Наверняка она была пыльной — интересно, он ее предварительно сполоснул? Тут до меня дошло, что темноволосый ко мне обращается. Я повернулась к нему.

— Как ты сказал, тебя зовут? — перебила я его.

— Фундер.

— Фундер, — повторила я.

— У Халланда есть семья? Родители, братья и сестры… дети?

— Нет… — сказала я нерешительно и задумалась. — Это довольно запутанно. Только они, по-моему, умерли. Сестра умерла, под конец он с ней, кажется, уже не общался.

— До того как Халланд тебя встретил, он был женат?

— Почему ты об этом спрашиваешь? Не был.

Я его явно разочаровала.

— Ну не мог он сказать, что его застрелила жена. Что именно он сказал? Может, Бьёрн не так понял? Как это Бьёрн не видел, кто его застрелил?

— Его застрелили из штуцера.

— Откуда вы знаете?

— Это можно было определить по звуку выстрела, а также по входному отверстию. И еще: выстрел был произведен с большого расстояния. Бьёрн ничего не видел, и Халланд не видел того, кто стрелял.

— Но почему же? Почему он так сказал?

— Вот именно — почему? — отозвался Фундер. — У вас в доме есть штуцер?

Нет, никакого оружия у нас не было.

Нет, я не стреляла в Халланда.

Нет, я не видела Халланда со вчерашнего вечера.

Нет, я не могла себе вообразить, чтобы кто-нибудь хотел убить Халланда. Никаких врагов, враги бывают только в кино. И стреляют в человека только в кино. Но что я знала о жизни Халланда вне этих стен?

— Коль хочешь избежать утрат, не возлюби всего земного, — произнесла я.

Представители правопорядка вскинули на меня глаза.

— Людвиг Бёдкер, [4] — подсказала я.

Помню, во мне боролись два чувства, мне лучше всего запоминаются противоречивые чувства.

Криста Вольф «На своей шкуре» [5]

Они хотели бы осмотреть нашу машину — я сняла с крючка в кухне свои ключи. Проходя по коридору, я показала на пиджак Халланда. И его папку. Они проверили карманы пиджака, открыли папку, заглянули в нее и положили на место.

В машине ничего не нашли. Пустой пластиковый ящик в багажнике, он там всегда был, резиновые сапоги Халланда, его атлас птиц, плед на заднем сиденье, в бардачке — дорожная карта, карманный фонарик и маленький бинокль.

— Он сегодня вообще не садился за руль, — сказала я. Знать я этого не могла, но так оно, скорее всего, и было.

Когда они ушли, я легла на пол в гостиной. Больше мне нигде не сиделось и не лежалось, вся мебель была какая-то не та. Я лежала и ждала, опустошенная, не осмеливаясь думать, хотя все равно мысли неслись галопом, потом опять стало тихо, пусто, меня тошнило, хотелось спать, но я не сводила глаз с потолка. Я констатировала: там паутина, это было самым конструктивным, что выдал мой мозг, — и не конструктивным, потому что я не поднялась и не смахнула ее. А еще мне пришло на ум, что надо бы найти какую-нибудь детскую фотографию Халланда. Я знала, у него их очень немного; там был снимок, где он на летних каникулах и стоит рядом с теленочком. Помнится, глядя на этот снимок, он так и сказал: теленочек. Я стала раздумывать: он не в альбоме, тогда где же, куда Халланд мог его спрятать, как получилось, что я его увидела, я попыталась мысленно реконструировать те ситуации, когда Халланд держал этот снимок в руках, я целиком перенеслась туда: обеденный стол, гости, снимок, чей-то смех. Завтрак на кухне, газета, кофе, длинноволосый: пересказанный сон — и снимок. Что это был за сон, что ему снилось, слушала ли я его? Однако я не поднялась и не пошла искать. Я лежала. Через несколько часов они вернулись, и я поехала с ними. При выезде из города я услышала в опущенное окно жаворонка, и на меня нахлынула внезапная радость, и я тотчас же себе ужаснулась. Я ехала молча, они тоже.

Халланд лежал один в голой комнате, он был накрыт простыней, он походил на самого себя — и выглядел чужим, как и прежде. Я узнала его — и не узнала, я была его, а он моим, а теперь мы ничьи. Я тоже была одна в этой комнате, я осторожно приложила ладонь к его щеке, я часто так делала, когда у него был грустный вид и я не решалась спросить, расстроен он чем-то или же у него что-то болит.