Книга Миг - и нет меня, страница 49 – Эдриан Маккинти

Я помню! Пи-Джей прячется под сараем. Дэви Куинн. Миссис Миллер. Состриженные вихры, кружась, сыплются на пол. Все воспоминания спрессованы в одно. Странно, что большинство из них группируется вокруг праздников — Иванова дня, праздника окончания полевых работ, Рождества, святого причастия… Впрочем, нет, не странно; просто для меня праздники — самое трудное время. Взять хотя бы прошлогоднее Рождество в Европе, или еще более давнее Рождество, которое я встречал на голых, узких, темных улочках родного города, или Рождество, которое еще только грядет…

Дождь барабанит в окно, тянет по стеклу свою бесконечную туманную сказку. От кухонной плиты тянет запахом горящего торфа. Зима — ив моих воспоминаниях Белфаст похож на город, который только что поднялся со дна залива.

Пи-Джей сидит под сараем. Он прячется. Впрочем, Пи-Джей предусмотрительно захватил с собой игрушки. Я вижу в темноте тусклые движущиеся пятна — это светящаяся краска на игрушечных солдатиках. Пи-Джей играет в противопехотные мины, и пластмассовые тела летят во все стороны от места воображаемого взрыва. Брат старше меня на три года, но я выгляжу серьезнее и взрослее, к тому же я давно предпочитаю «экшнменам» конструктор «Лего». Предпочитаю, впрочем, не по своей воле. Мы с Пи-Джеем как-то поспорили, что я сумею сделать из простыни настоящий парашют, который позволит мне спрыгнуть с крыши прачечной в сад на заднем дворе и не покалечиться. Я проиграл, и мне пришлось отдать своих «экшнменов» брату.

Да, я помню…

Пи-Джей прячется под сараем, и мне тоже хочется спрятаться. Некоторое время я раздумываю, как поступить — удрать в поле или забраться под кровать в нашей спальне. Последнее, однако, означает, что придется подниматься наверх, а это нежелательно, потому что дедушка бродит в пижаме по коридору второго этажа, разыскивая свои зубы и невнятно матеря премьер-министра, папу (не моего, а римского) и — иногда — кайзера Вильгельма.

Дедушка…

Я могу, разумеется, пойти домой к Дэви и попросить там политического убежища (и, если удастся, выпросить у его родителей еще один обед). Его отец и мать прятали бы меня хоть до ночи, если бы могли. Мне порой кажется, что они любят меня больше, чем собственного сына, потому что хоть я и протестант, я всегда говорю «спасибо», «пожалуйста» и называю Ширли «миссис Куинн», хотя все мы отлично знаем, что на самом деле она Дэви-ному папе никакая не жена.

Сидя перед телевизором, по которому показывают мультик про Флинтстоунов, я все еще раздумываю, как мне поступить, когда дверь гостиной отворяется.

Входит мама с фунтовой банкнотой в руке. Она кажется мне очень красивой и молодой.

— Это зачем? — спрашиваю я, неумело притворяясь, будто ничего не понимаю.

— Ты отлично знаешь — зачем. А сейчас будь добр — сходи и найди своего брата.

— Я не знаю, где он, — предпринимаю я неуклюжую попытку солгать.

— Не знаешь?

— Нет.

— А если я подарю тебе десять пенсов?

— Ты хочешь, чтоб я продал собственного брата за какие-то паршивые десять пенсов?!

— Дело твое.

Монетка лежит у нее на ладони решкой вверх. Это те самые десять пенсов, которые испоганили «временные». Прямо поверх профиля королевы выштампован большой крест.

В лавке, которая торгует сладостями, такой десятипенсовик могут и не взять — это я тоже знаю.

Мама смотрит на монетку и пожимает плечами. Потом запускает руку в карман своих слаксов — синих, с въевшимся пятном от варенья на заду. Из кармана она достает республиканский десятипенсовик с рыбой на аверсе и арфой на реверсе.

— Пи-Джей под сараем, — быстро говорю, хватаю свой серебреник и прячу в кармашек шортов.

Мама открывает окно:

— Пи-Джей, иди сюда. Я тебя вижу.

Но он не идет.

— Ты под сараем, Пи-Джей. Я вижу тебя даже отсюда.

Через минуту брат появляется в гостиной. Он бросает на меня недобрый взгляд.

— Это ты меня выдал, маленький говнюк, — убежденно шепчет он, когда мама уходит, чтобы принести ему чистую футболку.

— Ничего подобного.

— Врешь.

— Ты, кажется, назвал меня лжецом?

— Да, назвал.

— Ну, ты у меня сейчас получишь! Я так тебе двину, что своих не узнаешь.

— Ну-ка, попробуй, посмотрим, как у тебя получится.

— И попробую.

— А вот попробуй.

— И попробую.

— Попробуй, и увидишь, что будет.

— Что?

— Сам получишь — вот что!

— Ха-ха, думаешь, испугались очень?!

— Конечно.

— Видали мы таких.

— Каких?

— Э-э-э… — Я смотрю на него и морщу лоб.

— Слушай, напомни, о чем мы вообще говорили?

Пи-Джей ухмыляется, и мы оба хохочем.

— Маленький говнюк! — шепчет Пи-Джей, когда мать возвращается с желтой футболкой.

— Надевай, — говорит она. — Не могу поверить, что ты лазил под сарай — ведь там черви и… и прочее. Знаешь, сынок, мне иногда кажется, что у тебя не все в порядке с головой. Хорошо еще, что нашего папы сейчас нет.

— Можно подумать, что он когда-нибудь есть! — тихонько шепчет мне Пи-Джей.

Я не отвечаю, и мы вместе выходим на улицу.

— Как ты считаешь, — спрашивает Пи-Джей, — нельзя ли как-нибудь от этого отвертеться?

— Нет, если, конечно, ты не хочешь остаться в этом году без подарков, — говорю я.

Дальше мы идем в мрачном молчании. Сгущаются ранние сумерки, и на улице много детей, которые играют в вышибалы, в пятнашки, в футбол. На дворе конец декабря, но погода на удивление мягкая и сухая, и несколько девчонок играют на асфальте в «классики» или прыгают через веревочку. Мирный, тихий вечер, напоенный предвкушением завтрашнего праздника…

Прямо посреди проезжей части сидит крупная, рыжевато-коричневая собака. Объезжая ее, машины сердито гудят, но собака и ухом не ведет.

Мистер Маккласки пытается загнать голубей в голубятню, но они продолжают сидеть на телефонных проводах и не спешат слетать вниз.

— Ну, спускайтесь же, сукины дети! — снова и снова взывает к ним мистер Маккласки, и я знаю, что рано или поздно на улицу выйдет его жена, которая станет упрекать его за то, что он ругается при детях. Что касается голубей, то они сами вернутся в голубятню, как только похолодает.

Мы идем мимо дома Куиннов. Дэви замечает нас из окна.

— Эй, Майкл! — вопит он. — Как крэк?

— Никак.

— В крикет сыграем?

Я качаю головой.

— Иду по делам! — кричу я в ответ.