Книга Бриллианты требуют жертв, страница 54 – Мария Жукова-Гладкова

Затем Балаев совершил прыжок и схватил Николя за грудки. Прижал к стенке.

– Ну-ка колись! Зачем шастал к Аркаше?

Николя что-то визжал и пытался высвободиться. Но не тут-то было. Балаев вцепился в него мертвой хваткой. Балаев был сильнее, крупнее и рос не в спокойной Франции. Я не вмешивалась, помня старую добрую истину: двое дерутся, третий – не приставай.

Наконец Николя раскололся. Оказалось, что вскоре после личного знакомства (в первый приезд Николя в Россию) Аркадий Зиновьевич позвонил ему в Париж и сообщил, что обнаружилось одно из колец графини Беловозовой-Шумской, которое делал его прадед. Рисунок имеется в альбоме, оставшемся от предков, – в него они заносили все свои работы. Аркадий Зиновьевич спрашивал указаний Николя насчет кольца.

Николя ответил однозначно: купить. А сам поехал в Россию. Однако Аркадия Зиновьевича убили до того, как он успел передать Николя кольцо его прабабки. Поэтому местонахождение кольца французу неизвестно.

– Ты был готов покупать прабабкино кольцо? – спросил Балаев. – Не верю. Не ты ли убил Аркашу? Ну-ка колись!

– Скорее всего, убивал не он, – встряла я и поделилась информацией, полученной от Валеры Лиса, ныне парящегося в «Крестах».

Балаев выпустил Николя, потом, услышав, что Николя ходил в квартиру Аркадия Зиновьевича не один раз, снова схватил за грудки.

– Он был мертв! Мертв! – заорал француз.

– Но ты решил поискать там свое кольцо и вообще осмотреться? – вкрадчиво спросил Балаев.

– А что бы ты сделал на моем месте?!

– Ну… это мы не будем обсуждать, – хрюкнул Балаев. – Как я понимаю, колечка не нашел?

Николя судорожно покачал головой.

– Грустно. Очень грустно. Где же оно? Юля, твое мнение?

– Оно осталось у Глинских, – сообщила я. – Он его даже операм показывал.

Балаев погрузился в размышления. Я спросила, как, по его мнению, кольцо графини Беловозовой-Шумской дошло до Глинских. Мало ли что он нес про покупку в Париже.

– Судя по тому, что мы знаем, банкир нашел его здесь. Вероятно, вместе с другими драгоценностями. Решил оценить. Конечно, не все сразу. Обратился к Алле Николаевне. Она по ювелирным украшениям не спец. В картинах хорошо разбирается, в мебели, безделушках всяких, но не в ювелирке. По ней она всегда консультируется, то есть консультировалась с Аркашей. Пошла к нему с кольцом. Или Глинских сам пошел по ее рекомендации.

– Он сам, – вставила я.

– А у Аркаши уже побывал наш друг Николя, и Аркаша кольцо узнал. Видимо, по тому самому альбому освежил память – после визита, чтобы узнать вещи, если вдруг их ему принесут. И тут – здрасте пожалуйста! Он решает сделать маленький гешефт и звонит Николя во Францию. Алле Николаевне говорит: есть покупатель. А Николя… Ты ведь хотел проследить за продавцом? Так?

– Так, – признал Николя, сидевший на корточках у стены.

– Но кто-то Аркашу прикончил, чем создал массу проблем массе людей.

– И вам тоже? – спросила я.

– Лично мне – нет. Но моим постоянным партнерам – да.

– Партнеры, случайно, не китайцы? – спросила я наудачу.

Не успела оглянуться, как Балаев схватил теперь уже меня за грудки и поднял над землей. Одной рукой. Подержал, потом опустил. Куртка выдержала.

– В самом деле тощая, – выдохнул и хмыкнул. – Но вредная. И очень любопытная. Но нам нужно с тобой побеседовать. С глазу на глаз.

И, ни слова больше не говоря, он резко шагнул в сторону Николя (надо отдать Балаеву должное, он великолепно ориентировался в темноте по звукам) и треснул его головой об стену. Я услышала звук падающего тела.

– Вы его не убили? – спросила я. Довольно спокойно.

– Будешь звонить в милицию? – хмыкнул Балаев.

– Я из других соображений интересуюсь. Практических. Нам ведь еще предстоит встреча с банкиром. Лишний человек не помешает.

– А… Как приятно иметь дело с криминальным обозревателем. Ничем-то ее из себя не выведешь. Представляю, как бы тут какая-нибудь блондинка вопила. В обморок падала. А насчет твоего вопроса… Очухается к вечеру. Может, и раньше. Но я ведь и тебя могу об стену треснуть! Ты, надеюсь, это понимаешь?

Я понимала, поэтому поведала Балаеву все, известное мне про появление группы китайцев в Питере. Потом прямо спросила, является ли его партнером некий Франк Ли, гражданин США, про которого мне уже довелось слышать. Балаев хмыкнул, но ничего не ответил.

– Не считаете, что следует делиться информацией? Платить информацией за информацию?

– Считаю, – мгновенно ответил он. – Да, я имею дело с Ли. Но… Позволь дать тебе совет, дорогая журналистка. Я бы на твоем месте не стал интересоваться Франком Ли. Кем угодно – только не им. Восток – дело тонкое. Знаешь ведь? – Он усмехнулся. – Для тебя гораздо безопаснее интересоваться деятельностью чеченских полевых командиров, чем китайцев, занимающихся торговлей краденым в международных масштабах. Поняла меня?

– Поняла. Вопрос можно?

Балаев показательно застонал.

– Да, я знаю: журналистика – это диагноз, – засмеялась сама. – Мне уже много раз говорили. Не трудитесь повторять. Но тем не менее: почему? Чем китайцы опаснее других?

– Своей организацией. К ним не проникнуть постороннему. Я знаю, что они могут вытерпеть такие пытки, какие не приснятся в самом страшном сне европейцу и человеку из бывшего Советского Союза. Я имею в виду наших. И не могу сказать, что у них выше болевой порог. Просто… они другие. Они предпочтут умереть, чем открыть рот. И умирают! Их не заставить говорить! Никак! И они владеют какими-то… тайнами. Скажем так. Я сам стал свидетелем того, как китаец, чтобы не открыть секретов, которые у него выпытывали, умер. На ровном месте. Не знаю как! Сам взял – и умертвил себя.

– Может, ампула была вместо зубной пломбы? – высказала предположение я.

– Не было! И яда никакого в организме не нашли! Ничего не нашли! А он взял и умер. Мне один человек сказал: этого можно добиться самовнушением. И не чувствовать боли – таким же способом. Мне этого не понять! Разумом не понять. Хотя я и восточный человек.

– Но с другого Востока, – заметила я.

– Да вообще-то я себя ленинградцем считаю, – признал Балаев. – Только ни в коем случае меня нигде не цитируй! Откажусь от этих слов! Это я тебе сейчас говорю.

– И вообще другой мог бы не согласиться разговаривать с женщиной, – заметила я.

– Как с равной – ты хотела сказать? – усмехнулся Балаев.

– Ну, в общем, да.

– Так я европеизирован. Мне два года было, когда мои родители переехали в Ленинград. Отца перевели на другую работу. И я с детства приобщался к мировой культуре.

– А теперь приобщаете к ней избранных, – заметила я.