Онлайн книга «Лебединая дорога»
|
В окна гридницы заглядывало раннее утро. – Поди, Людота коваль, – позвал Чурила негромко. – Сказывай. Только тут заметили вошедшего с князем. Робея, вышел он на середину – лохматый, невзрачный, одетый в обноски. Отвесил поклон совету да князю. Глянул на Чурилу и оробел ещё больше. Не тот Мстиславич стоял перед ним, совсем не тот, с которым, довольные, кончив работу, из одного ковша пили они квас в лесной мастерской… Жёсткие, властные, незнакомые глаза были у князя. Вовсе пал духом коваль. Вцепился в принесённый с собою свёрток и заговорил – сбивчиво, глотая слова. О том, как немилостивый князь круглицкий Радим Радонежич ни за что ни про что засадил его в поруб. Как он, Людота, из того поруба сбежал и вот притек к ним в Кременец искать правого суда и защиты… Говорить красно Людота не умел. И наконец умолк, совсем погибнув под недружелюбными взглядами бояр. Его пальцы беспокойно теребили свёрток. И можно было заметить, что в рогоже пряталось нечто длинное, острое, тяжёлое. Вновь поднялся Чурила. Прошёлся по гриднице, встал подле кузнеца. – Что скажете, дружино? Бояре зашевелились. Прищуренные глаза князя обежали два ряда хорошо знакомых ему лиц. Вот молодые ребята, дети славных бойцов. Им что! Скажет князь оставить Людоту, и никакому Радиму больше его не видать. Освищут с забрала, с тем и уйдёт. А не уйдёт – за Людоту, не за Людоту, всё равно круглицких бить… А вот старики, посечённые в битвах, ещё вместе с Мстиславом знавшие голод и холод. Старые глаза смотрят дальше молодых. Худо-бедно, пускай на ножах, а всё ныне с Круглицей мир. Как нарушить? Полягут вои, а тут хазары? Или, того хуже, опять урман по реке нанесёт. Гридница разноречиво жужжала. Разглядывали кузнеца. Большинство с простым любопытством, но иные и неприязненно: сыскался, вишь… Хмурился, упирал руки в колени Вышата Добрынич, первый в городе богатей. Блестели на перстах разноцветные жуковинья. Было дело – сушил красавец Вышата влюбчивые девичьи сердца. Ныне же в тёмных кудрях переливается пушистая седина, а гордая голова сидит на плечах несколько набок. Не увернулся от сабли хозарина, не уберёг белой шеи, вот её и скривило. Ему первое слово. А то, что он, если б только мог, утопил бы Чурилу Мстиславича в речке, – это уж разговор иной. – Как мыслишь, Добрынич? – спросил молодой князь. Вышата не торопясь встал. Оправил серебряный пояс, двинул сильными плечами под расшитой рубахой, положил руки на гладкую палку. – Мыслю, зазря в поруб не садят! – сердито прогудел его голос. – Чего уж он тебе, князь, наговорил, я того не слыхал, только думаю, что надобно бы тебе не сюда его вести да нас ни свет ни заря поднимать, а за ворота да в шею! И пусть что хочет Радим, то и творит! Своих полно татей да волочуг… – А у нас и Любим есть свет Вышатич, – дерзко запустил из дальнего угла весёлый молодой голос. Вышата побагровел, стукнул палкой, оглянулся. – Цыц! – с места обрезал говорившего седоусый Мстислав. – Спросят тебя, петуха, тогда и кукарекать станешь… Насмешник виновато пробормотал что-то и смолк, а Вышата разгневанно сел. Людота в отчаянии глядел на князя. Но лицо Чурилы никаких чувств не отражало. – Ещё кто что скажет, смысленые мужи? – спросил он спокойно. Возле двери мелькнула русая голова. Поднялся Малк Военежич. Не было у него ни прославленных щуров, ни громкого богатства, ни высоких палат. Но Малка в городе любили и слушали охотно. Он кашлянул, расставил кривоватые ноги, улыбнулся и сказал: – Что же ты, Вышата, татем на доброго человека? Радима не знаешь? Он и нам с тобой чубы пооборвёт, не задумается. Малк взял себя за вихор, и над лавками пролетел лёгкий смешок. А боярин продолжал: – По мне, так пусть бы и остался, какое дело великое. Наедет Радим не наедет, так ведь на то и у нас князь сидит, и у них… Малк сел. – Блоха блохи не заест, – проворчал кто-то неподалёку от Вышаты. Его кончанский, подпевала верный. Князь, впрочем, и ухом не повёл. – Ещё кто, дружина? Кто-то пожелал прогнать Людоту, кто-то – защитить. Чурила ходил по палате туда и сюда, слушал. Несчастный кузнец то бледнел, то краснел. И те и другие голоса звучали одинаково громко. Наконец сказали своё слово все, кто хотел. Князь остановился прямо против Вышаты и сказал: – Стало быть, если по-твоему, Добрынич… – Взашей! – ответил боярин. Он ещё не забыл обиды. Чурила кивнул ему и неожиданно спросил: – А при тебе ли, Добрынич, твой меч? Вышата на миг даже растерялся. Но потом ответил с вызовом, поднимаясь на ноги: – А при мне, княже, и могу показать! Чурила заложил руки за спину. Проговорил миролюбиво: – А покажи. Куда клонил треклятый колодезников сын, боярин понять по-прежнему не мог. Но меч вылетел из его ножен с готовностью: смотри, князь, смотрите, добрые люди! Он поднял его в вытянутой руке, чтобы все могли видеть – эта рука ещё не дрожала. Да и на меч стоило поглядеть. Сколько лет сопровождал он боярина – закалённый спутник в боях, длинный, тяжёлый, с бороздчатым лезвием и плавно закругленным концом… Позолоченная крестовина горела в солнечном луче. Чурила обернулся к кузнецу: – А теперь ты покажи, что принёс. Людота вздрогнул, непонимающе вскинул на него глаза. Но тут же спохватился, торопливо завозился со свёртком. Мигом упала под ноги рваная тряпка, что-то блеснуло… и в руках беглеца засветилась благородная нагота клинка. Плетёная сталь переливалась серым атласом, точно шкура ухоженного скакуна. Возле рукояти, вбитые в металл, проступали буквицы: ЛЮДОТА КОВАЛЬ Из конца в конец по гриднице прокатился сдержанный гул. – Держи как держишь, боярин! – сказал Чурила Вышате. – А ты, круглицкий, – стукни-ка… да покрепче! Людота испуганно отшатнулся, замахал на него свободной рукой: – Да что ты, княже, помилуй! Чурила забрал у него меч, велел отойти. Именитые мужи вскакивали с лавок, обступали их с Вышатой кольцом. – Держишь, Добрынич? Меч свистнул в коротком сильном размахе. Нестерпимо отдался в бревенчатых стенах звенящий удар. И на пол, выложенный квадратиками бересты, с тяжёлым стуком рухнули осколки. В руках у Вышаты остался обрубок не больше ладони длиной. Одной грудью ахнула дружина. Стали смотреть меч кузнеца. Он блестел как ни в чём не бывало. |