Книга Браслет из города ацтеков, страница 28 – Екатерина Лесина

– Искать тату-салон?

– Хороший. Известный или модный. Девушка проявляла склонность к дорогим вещам.

– Я скажу ему. Пусть ищет. Это не мое дело. Совершенно не мое! Я согласилась помочь, а теперь получается, что он не звонит и моя помощь не нужна? Или что он просто отвлек меня? Или воспользовался? Не знаю, что более мерзко!

– Убийство.

И шум в ушах, нарастающий девятым валом. Если накроет – то с головой, так, что не выплывешь.

– Да, ты прав, – уверенности в Дарьином голосе не было.

– Вне зависимости от побудительных мотивов третьего субъекта ты действуешь согласно собственным морально-этическим установкам, которые, полагаю, не допускают возможности отстранения тебя от расследования.

Дарья засмеялась, расплескав остывший кофе на диван.

– Ты… ты верно сейчас сказал. Плевать мне на третьего субъекта. Просто интересно, почему он не звонит?

На этот вопрос Адам не имел ответа.

– Культурой ацтеков доевропейского периода увлекаются немногие, – он сел напротив Дарьи. – Это способствует формированию замкнутого сообщества с узким профилем интересов, члены которого должны вступать в постоянный контакт с целью обмена информацией.

– И убийца должен был на них выйти. Я уже просматриваю форумы. Ищу местных.

– Да, подобная вероятность весьма высока. Таким образом, теоретически появляются две плоскости с возможностью взаимного пересечения в некой точке. Необходимо сопоставить контакты Переславиной с теми, в чью сферу интересов входят древние ацтеки.

– Это я и без тебя поняла.

Логично. Предпосылки и вывод очевидны. Но Адаму следует говорить, чтобы заглушать сомнения в собственной адекватности.

– И проверь тех, кто выезжал за границу. Возможно, он получил нужную информацию не здесь. Следовательно, ты не сумеешь его выявить простым сопоставлением данных.

Вась-Вася сидел в кабинете и разглядывал фотографии, он смотрел на них третий час. Изображение плыло, и цветные пятна мешались, превращаясь в калейдоскоп уродливых картинок. Тело требовало отдыха, голова была пуста, а тихое журчание воды в радиаторе убаюкивало.

Стоило закрыть глаза и…

Вась-Вася снова стоял на поляне. Белое покрывало снега с прорехами его следов, цепочкой протянувшихся от машины. Старое дерево, раскинувшее ветви, словно желавшее спрятать от неба и камень, и лежащего на нем человека.

Неестественная поза с вывернутыми руками. Ременные петли на запястьях, бечева на ступнях. Выгнутый дугой позвоночник и нарочито выпуклая грудная клетка. Голова запрокинута.

Ледяная маска на лице зафиксировала выражение удивления и боли. Снег залепил глазницы и резаную рану. Казалось, что на тело накинули розовый платок.

И поверх платка – золоченая миска с пеплом.

– У него сердце вырезали, – это первые слова, которые Вась-Вася тогда услышал. И очнулся, сообразив, что перед ним не кошмар, а реальность. В ней порошило, морозило, пара седых галок с интересом наблюдала за людьми и переговаривалась хриплыми голосами.

– И глаза, – добавил кто-то.

– Нет, – Николаша Андреич, эксперт и специалист, терпеть не мог, когда лезли с догадками. – Глаза – это их дело.

Он указал на галок, и те поднялись в воздух, хлопая крыльями и вереща, возмущаясь наветом.

– Еще повезло, что мороз. Летом сильнее бы попортили, – Николаша Андреич имел собственные представления о везении.

А Вась-Вася думал о том, что Дашка была права. И о встрече просила не зря. И надо было явиться на встречу, но тут позвонили с «сигналом».

Одежда парня лежала у корней дерева. Сложена аккуратно, и бумажник на месте.

– Земской Алексей, – сказал кто-то, и человек на камне обрел личность.

– Был, – поправил Николаша Андреевич. – Пусть земля ему будет пухом.

Земля была тверда, как камень, а камень – как алмаз. Тело пришлось откалывать, а штыри, вбитые в гранит, – вырезать. Николаша Андреевич злился, и остальные тоже, и только Вась-Вася оставался странно спокойным. Пока, кажется, лишь он один знал, что это убийство – продолжение дела Переславиной.

Знание жгло горло, требуя немедленно поделиться с миром, но Вась-Вася медлил.

Тынин ненормальный. Ссылаться на него нельзя. А без ссылки на Тынина между двумя убийствами ничего общего. Первая потерпевшая – девица из золотой молодежи, второй – парень, судя по вещам, зарабатывавший немного. Там – ангар, синяя краска и снятая кожа, здесь – чистое поле, камень и вырезанное сердце.

Да и то, какие ацтекские боги на русской-то земле?

Ерунда.

Но противовесом этой ерунде – тынинское предсказание, сбывшееся слишком уж быстро. Следовательно, нужно искать связи.

Вась-Вася и искал. Связи не находились. Разве что нечеловеческая жестокость, но это – не новость и не доказательство.

Надо ждать отчета. И надо встретиться с Тыниным, а значит, и с Дашкой. А с ней встречаться нельзя. Дашка чуткая и сразу сообразит, что с Вась-Васей не все ладно. И домой возвращаться не стоит, ибо там Лизавета, которая тоже чуткая, и рядом с ней с Вась-Васей становится совсем неладно.

Он все-таки задремал и очнулся, когда обмякшее тело почти съехало на пол. Судорога ударила точно током, и мутная мозаика чужих смертей вдруг обрела четкость.

Теперь Вась-Вася знал, где искать доказательства. Осталось дождаться утра.

Профессор Московцев был сутул, стар и сед. Его волосы торчали дыбом, а круглые очки, съехавшие на кончик носа, придавали лицу выражение растерянное и удивленное. Смуглую кожу изрезали морщины, глаза выцвели, а ногти пожелтели от табака.

Курил профессор постоянно.

Он и сейчас, сидя напротив Вась-Васи, грыз мундштук и выпускал из ноздрей струйки дыма. Куцый хвост сигареты тлел красным оком, и Вась-Васе чудилось – направлено оно аккурат в центр лба.

– То есть вы полагаете, что кто-то воспроизвел обряды? – наконец профессор соизволил подать признаки жизни. Он выкинул руку и сгреб папку с документами.

– Фотографии несколько… неприятны.

Профессор хмыкнул, уронил пепел в раскрытую пасть керамической рыбины и решительно вытряхнул снимки на стол. Смотрел он внимательно. Иногда Московцев наклонялся, почти касаясь глянцевой поверхности фотографий носом, чтобы тут же отстраниться.

Сигарета догорела, и профессор заменил заряд в трубке мундштука.

– Привычка, – пояснил он. – Сначала по дури, потом по необходимости. В принципе, вот он, основной жизненный вектор. Две точки и прямая между ними. Редко кому удается свернуть.

Белесые глаза хитро блеснули.

– А вы, значится, расследуете? – профессор ногтем поскреб стол. – Колибри, говорите… неужели сами додумались? Если сами, бросайте дело, идите ко мне. Мне сообразительные нужны.