Онлайн книга «Вечная молодость графини»
|
– Как долго? Дорта не спешит отвечать. Мнется. – Говори. – Осень на переломе. Невозможно! Но меж тем по лицу Дорты видно: правда. И слабость собственная, непривычная, подтверждает. Лето на излете означает, что не один месяц Эржбета в постели провела. У Дорты ледяные руки. – Вы вся горите, госпожа. У вас лихорадка. Как у Ноама. Это запоздавшая месть его? – Господин Ференц велел священника звать… последнее причастие, – шепот Дорты становится злым. – Он думает, что вы скоро отойдете. – Нет. – Конечно, вы не умрете так. Не так. Иначе. У Эржбеты иная судьба и иная смерть. Если она смирится. – Моя книга… Дорта понимает с полуслова и прижимает палец к губам: – Тише, госпожа. Ваши вещи в сохранности. Но… но лучше пока забыть о них. – Зеркало принеси. Внутри пустота и холод, что значит – иссякли Эржбетины силы, вытекли, как кровь из зубриной шеи. А с ними ушла и красота. Зеркало темно. Гладкая поверхность его отторгает отражение, как желудок Эржбеты отторгает сдобренное травами вино. Другой напиток ей нужен. И Дорта, не дожидаясь приказа, приносит гребень. Она наклоняется над кроватью, шепчет: – Я новенькую нашла. Я сама расчесала ей волосы… Гребень едва-едва теплый. Но чтобы подняться с постели – хватит. А дальше Эржбета сама справится. Попросив поднести ее поближе к окну, графиня Надашди дожидалась рассвета. И с первым лучом солнца коснулась волос. Скользил гребень по ним, вплетая не ленты – чужую жизнь. Поил тело молодым теплом, волшебным духом. Мало. Хватит. Ференц явился на следующий день. Почему-то остановился в трех шагах от кровати, замер, избегая взглядом Эржбету. Что за странное выражение на лице его? – Ты очень бледна, – сказал он медленно. – И очень слаба. Он силен. От тела исходит жар, свойственный людям горячим и безудержным. – Я рада видеть, что ты здоров. Я испугалась, что это животное убьет тебя. По лицу Ференца бегут тени. – Ты очень смелая для женщины. – Я – Батори. А Батори означает «храбрый», – Эржбета вымучивает улыбку. Этот разговор рождает беспокойство. Неправильный он. Не те слова должен говорить Ференц. И смотреть ему следует иначе. И обнять бы жену, поцеловать, лаской вознаградить за жизнь спасенную. Не будь ее – умер бы. Он же стоит, молчит, а затем тихо выходит, оставляя Эржбету в раздумьях и подозрениях. Верная Дорта, чуя страх госпожи, уходит, чтобы вернуться со страшной новостью: о новой жене задумался Ференц. – Сначала он сильно испереживался. Каждый день о вас спрашивал. А вы все не просыпались и не умирали. И лекарь, который пришел, кровь выпустил трижды, а после сказал, что, дескать, в голове у вас крепко ушиблось, и надо отворить, чтобы и оттуда дурную кровь выпустить. Ференц запретил отворять, – в ловких пальчиках Дорты трепещет шерстяная нить. Скачет кудель, тянет из овечьей шерсти белую струну, выплетает ворсинка к ворсинке, как рассказ нынешний. – Но пиявок все ж ставили. Сюда и сюда. Дорта показала на себе и передернулась. – А когда не помогли, то врача прогнал. И молиться велел. Сам тоже молился, только… – Говори. Она бы и без понукания сказала, верная честная Дорта. Но в глазах ее Эржбета видела страх и обиду, не за себя – за хозяйку. – Гонец прибыл из Вены. С письмом от императора. Он сочувствие выражал и… и они все думали, что вы вот-вот умрете. – И Ференц станет свободен. Злость придала силы. Эржбета сама села и отмахнулась от Дорты. – Они сговорились? – Да. А Эржбета посмела выжить, и теперь выходит, что договор этот придется разорвать. – Я видела ее портрет. Одним глазком только, но… она красавица. Эржбета бросила взгляд на зеркало, лежавшее в ногах. – Нет-нет, госпожа, вы оправитесь. Вы снова станете красивы, как прежде. А прежде ни одна женщина не могла сравниться с вами! Ваша кожа бела, а волосы темны. Ваш стан тонок, будто клинок булгарский, ваша речь тиха, а смех подобен голосу ручья… – Прекрати! Если бы могла, Эржбета отвесила бы нахалке пощечину. Зачем говорить о том, что было? Потемнела белоснежная кожа, и незримый Эржбетин враг расписал ее тонкими морщинами. Сухими стали волосы, а голос обрел воронью хрипоту. Та, другая, верно, молода. Молодость же всегда прекрасна. Больно. Будто все же дотянулся умирающий бык, пронзил Эржбету рогом своим прямо в сердце. Вот как Ференц, возлюбленный супруг, пивший из Эржбеты жизнь и силы, отплатил за любовь? Предал! Заживо похоронил. Не станет Эржбета плакать по неверному. Уймет боль и, сил набравшись, вернет все прежнее. Легка колдовская любовь и подобна луне: то полна, то пуста. Ненадежна. А Дорта еще не все сказала, сберегла самое тяжкое напоследок: – Она сильно господину приглянулась. Уже три письма написал отцу ее и еще одно сегодня отправил. Писал его долго, а после мрачный ходил. – Что в письме? Злое. Чует сердце, ноет сердце, как никогда прежде. А Дорта протягивает серую тряпицу с перерисованными буквами. И пляшут они, отказываясь складываться в слова. Читает Эржбета. Хмурится. И чувствует, как ворочается, выходя из сердца, бычий рог. Месяц иссох и возродился, напившись зыбкого света звезд. Он пожирал их одну за другой, а сам становился шире и белей. Точно так же белела кожа Эржбеты, выталкивая из себя морщины. День. Два. Неделя. Визит Ференца. Вежливые слова, которые должны быть сказаны, и задумчивый взгляд. Больше на Черного бея не действовали чары. То ли угасала сила Эржбеты, то ли ослабли сами боги. А может, Ференц стал сильнее, испив еще живой бычьей крови. Об охоте говорили многое, но теперь все больше о том, что именно Ференц, жизнью рискнув, спас жену от зубра. И слышалась в тех словах печаль и робкая надежда. А после она сменилась иной. – Говорят, – шептала Катрина, выплетая косы, – будто господин писал в монастырь письмо. А с ним отправил три серебряных чаши и обещал золотое покрывало на алтарь и крест жемчужный, византийский. |