Онлайн книга «Слезы Магдалины»
Длинный, сухопарый, нескладный, как кузнечик. Руки-ноги торчат, спина горбом выгибается, а тонкая шея гнется под тяжестью слишком умной головы. – А с каких это пор милиция анонимками занимается? Или заплатили? Так я больше дам, только чтоб ты отстал. Выпитая водка рухнула в пустой желудок, расползлась, просочилась в кровь знакомым раздражением. Конечно, этому типу просто: бабло как средство от проблем. Этому дал, тому дал. И все позволено! Хочешь, доводи девчонку. Хочешь, убивай. Хочешь... – Да иди ты... – Сам иди. Это ты ко мне пришел. И закусывать надо. Так в чем дело, если не взятка? Горячее будешь? Официант! Итак, некто пишет анонимки. И Машка знает, кто. Она не рассказывала, что однажды мне погадала? Нет? – Шутка была. – Шутка, значит... Заказали ей. Кто? Не знаю. Только с того гадания у меня здесь, – Влад постучал по виску, – как перемкнуло. Шизик. И сам в этом признается. Это вранье, что психопаты не осознают собственного безумия. Еще как осознают. Вон, сидит, лыбится, радуется, как он хорошо придумал. Спокойнее, Димыч. Лучше еще выпей. Влад разливает. Приносят горячее: запах еды вызывает зверский аппетит. И некоторое время Димыч, позабыв обо всем, ест. Плевать на манеры и приличия, на то, что подумает этот холеный типчик, который всю свою жизнь на таких, как Димыч, свысока смотрел. ...ждали в малиннике, затаившись и прикрывшись вырезанными ветками. Выскочили с гиканьем, эти же ветки подхватив. Закружились, заплясали разукрашенными мордами. Маняшка завизжала, падая на землю – по ногам хлестанули. По рукам. По лицу, едва не выбив глаз колючкой. – Падай! – Димка орал, толкая Лелечку. А сам летел вперед, ныряя под зеленые хлысты, сжимая зубы, чтобы ни стона, ни крика. Добраться. До рожи. Ударить. Повалить. Вцепиться. Кататься по скользкой глине, сжимая горло врага. Другие разбегаются, вопя о помощи, и скоро придет. Остановят, отдерут. Палыч, не разобравшись, в чем дело, отвесит подзатыльников и запрет в кладовке. Несправедливо! Они первые напали! Палыч к вечеру выпустит и ничего не скажет. Потом появится участковый, уставший и задерганный. Будет расспрашивать, тыкать в нос исписанными листами и требовать признаться. Не было засады. Не было колючих веток. Точнее, Димка сам их срезал и подкараулил тех, чтобы ограбить. – Тебе четырнадцать скоро. Смотри. Дурной дорогой идешь. Посадят. Это участковый скажет, собирая бумаги. И Палыч вздохнет: он отчаялся доказывать правду. – Иногда, – Палыч говорит это не Димке и не участковому, просто произносит слова для тех, кто хочет слушать, – стоит наступить на горло себе, чтобы помочь другому. К чему это было сказано? И почему вспомнилось? – Я знаю еще одного человека, кому приходят письма. Так что рассказывай, – Влад нарушил молчание. – Ты помогаешь мне. Я тебе. Послать его? И что изменится? Самолюбие против логики? Наступить на горло? Молодец, Палыч. Вовремя предупредил. – Их убивают. Ну же, выдай себя. Вздрогни. Отвернись. Улыбнись. Но Влад смотрит прямо, глаза в глаза. Вызов? Предложение? Чего? – Я подозревал. Значит, все и вправду серьезно. Во-первых, я не писал писем. Я находился в деревне. Сидел безвылазно, но доказать не могу. Свидетелей нет. Технически мог уезжать и возвращаться. Во-вторых, письма получает и Алена. Это моя... знакомая. Она приехала в деревню, пытаясь спрятаться, но ее все равно нашли. Это опять же говорит не в мою пользу. В-третьих, мотив... зачем мне? Играет в обвинение? Что ж, Димыч поддержит. Приняв бокал – уже не водка, но темный янтарь коньяка, он предположил: – Ты сумасшедший. – У них тоже есть логика. Своя, но есть. Итак, если Машке я готов был мстить, то зачем мне Алена? Она не моего круга. – Там почти все не твоего круга. Разве что владелица магазина будет близка к подножию олимпа, на котором восседает Влад. – Допустим. Тогда зачем Машка? Зачем подставляться? Хотя... да, если по-честному играть, то мотив есть. Мне ведьмы снятся. Каждую ночь. Предсказывают, что скоро сдохну. Знаешь, тяжело жить, зная, что не живешь, а доживаешь. Душевный стриптиз перед незнакомым человеком? Нельзя им верить! Никому нельзя! Маняшка влюблена. То вспыхивает майской розой, то бледнеет, замыкаясь в себе. В город сбегает. Чтобы рядом, чтобы к нему ближе, чтобы... Палыч запретил. И Димка согласен с запретом, но его согласие исчезает, стоит заглянуть в Маняшкины глаза. Даже завидно: сколько в них света! Солнце в зрачках, вселенная целая. Как в планетарии и даже лучше. И ревность растворяется в безвоздушном пространстве. Три месяца летнего счастья и старый баркас как дом. Четвертый месяц – страха. Бабье лето надежды и дожди предвестниками слез. Женщина в котиковой шубке протыкает листья шпильками. Цок-цок. Судьба. Маняшка жмется к плечу, дышит в ухо. – Она ведьма, ведьма... Дверь кабинета слишком тонкая, чтобы защитить от голоса и слов. Маняшка, не дослушав, убегает. Найдут лишь к вечеру, промокшую и некрасивую. Солнце в глазах погасло. Вселенная не выдержала безнадеги. Был скандал. Обвинения: шлюха, тварь и стерва малолетняя. Виновный – невинный Ромео, слабо оправдывавшийся перед Палычем. Маняшкина болезнь и что-то, сделанное с ней, о чем все знали и молчали. – Я ему морду набью! – Димкино обещание, которое он так и не сдержал. – Эй, ты сам-то нормальный? – Щелчок перед носом, бокал. Еще один? Который по счету? Кажется, Димыч нализался. Хорош следователь-расследователь. Шел по следу, пришел в кабак. А в кабаках пьют, не закусывая. Поехали! – Твое здоровье! – В коньяке лицо Влада кривится, плывет. – И тебе не хворать. Но давай-ка, друг мой, поподробнее... Значит, он их убивает? Как? – Вешает. Стопроцентное самоубийство. Выглядит. Только я знаю, что это не самоубийство. Он дату назначает... – И если кто-то не умрет к назначенной дате, план будет нарушен? – Именно! – Злость сменяется радостью. Все-таки надрался. Скотина ты, Димыч, променял работу на бутылку коньяка. – Логично. Машку потряси. Она должна знать, кто... Черт, я кажется, пьяный. А вернуться хотел. – Куда? – В деревню. Я там живу теперь. Достало все. Если бы ты знал, как достало. Тебе, наверное, кажется, что если бабла много, то и счастья тоже? А ни хрена. Не деньги на тебя, ты на них работаешь. Золотой телец... я, выходит, язычник. Но Аленка одна осталась. Переживаю. Не моего круга... к счастью, не моего. |