Онлайн книга «Счастливый доллар»
|
Слезы текли градом, а старуха продолжала говорить, исповедуясь сразу и за всех. – Я ему-то говорила, говорила я ему! Что ж ты делаешь-то? Нищету плодишь. Одних сначала на ноги поставь, а потом других рожай. А он мне знаешь что? – Нет. – А он мне – не ваше, мама, дело. А как же не мое, когда только я ими и занималася? Не дети – трава придорожная. И мерли-то, частенько мерли… комиссия была. Начали меня упрекать, что смотрю плохо. А я ж больная, на мне и дом, и хозяйство свое, и ихнее тоже, а где еще за дитями успеть? Я комиссии той так и сказала: забирайте в детдом. Думаешь, плохая? – Что вы. Деревня проползала мимо разворошенными домами, запустевшими дворами, пьяной песней, которая пробивалась сквозь окна. – Не плохая я, я ж видела, что им тут жизни никакой, а при государстве, глядишь, хоть накормленные были б. Нет, снова не послушали. Никто никогда меня не слушал. Потом он сел. По делу, я ж не спорю, что невинный. Винный, как есть. И дали ему с души, а ее снова бросили. С нее-то какой спрос? Она и себя-то слабо помнит, чтоб еще кого помнить. Снова все на меня. Ему посылочку да денег, за нею приглядеть, за выводком тоже… а они – зверье зверьем. Хоть дети, да неласковые, одичалые. Верочка одна, солнышко мое, ласковая была. Хоть и ненашинских кровей, конечно. Я ж не слепая, да и люди тоже. Говорили-чесали языками, а мне-то и плевать. Нам-то хорошо было… – Матюхины – ваши внуки? – уточнила Агнешка, выруливая на трассу. Заброшенные дома сменились малахитовыми стенами леса, небо, очистившееся от дыма, расплескало синеву, и тонкий полумесяц купался в ней, невзирая на время. – Мои. Внуки. Кровь родная. Кровь-то не водица… сколько раз я себе это говорила. – Вы все знали? – Что я знала? – старуха вдруг смахнула слезы, съежилась и сжала сухие кулачки. – А ничего-то я не знала. Ничегошеньки. Он сам их свел. Явился такой весь из себя и говорит, дескать, я от сына вашего поклон принес. А сын ваш крепко за семью свою беспокойствие имеет и потому просил тут обосноваться да приглядеть, что и как. Я и поверила. Я и обрадовалась, дура старая, подумала – вот и ладно, пускай мужик-то будет, им крепкая рука ой как нужна. И рассказывала вам по правде. Притихло бедовое племя. Я решила, что за ум взялись, а они… Верочка моя как-то проговорилась, что они из деревни-то уйти собираются. А я не поверила. Ну куда им идти-то? А вышло… меня тоже ограбили, не пожалели старую… Агнешка не поверила. Уж больно хитрый стал взгляд у старухи. Врет. До последнего цепляется за сочиненную единожды сказку. Никто ее не грабил, но деревенские бы такой избранности не поняли и не простили, вот она и притворилась пострадавшей. И долго притворялась, пока и вправду не пострадала. – Кто вам письма писал? Илья? – Охламон и душегуб. Не нашей породы. Это ее дурная кровь в нем загуляла. Ну да, а сынок, в тюрьме пропавший, значит, ангелом был белым. Спокойнее, нельзя разрушать момент. Пока старуха говорит, надо слушать, а уже потом делить, где правда, а где вымысел. – Верочка писала, солнышко мое. Я ее уговаривала остаться. Жили бы вдвоем, горя не знали. Нет, пошла, полетела на богатую жизнь. А что получилось? Убили ее, ненаглядную… братья собственные и убили. Разве ж можно так? Разве ж по-божески? Снова полились слезы, только жалости отчего-то не вызывали. Агнешка даже отвернулась, чтобы не видеть ни слез, ни самой старухи. – Как вы узнали, что Вера мертва? – А подружка ее написала. Хорошая девочка… Хорошая девочка, которая везде успела побывать, всем успела помочь и все обо всех узнать. Добрая. Семена предупредила об опасности, и из-за предупреждения ее Агнешка вынуждена была уехать. А не этого ли добивалась Варенька? И если так, то что делать Агнешке? Возвращаться? Или бежать и прятаться? – Ты меня-то у ментовки высади, – сказала старуха, смахивая слезу. – Мне теперь-то бояться нечего. Небось из моих никого не осталось… а хочешь, покажу? Вы ведь искали фотографии? Да только я оттудова все вынесла… – Не все, – из вредности возразила Агнешка, но старуха отмахнулась и, сунув руку за пазуху, вытащила сложенную пополам фотографию. – Вот они, гляди. Это последняя. Большие уже. Мне Верочка моя прислала, на память. Я и храню. Фотография грязная, словно пролили на нее то ли кофе, то ли чай, а потом долго-долго пытались оттереть, но вместо этого лишь попортили цветной слой. Белая россыпь царапин на продранной бумаге. Черные пятна грязи. И за этой бело-черной вуалью прячутся люди. На снимке четверо. Темноволосый парень лет двадцати обнимает смуглую девушку. Она совсем юная, но есть что-то такое во взгляде, что заставляет цепенеть. – Ильюшка. Верочка. И вот еще Олег. Совсем не похож на мертвеца, которого Агнешка помогала прятать. – А это Антошка. Парень смотрит не в камеру, а куда-то в сторону. На кого? На пятого, который и дирижировал этим разбойным квартетом? Он снимает? Или Варенька? – Он совсем больной, – пожаловалась старуха, вытаскивая вслед за снимком пачку писем, перевязанных красной лентой. – Ему лечиться надо. Вот пусть и лечат. Я им все отдам. Верочка мне часто писала… Город начался с новостроек и одноногих кранов-журавлей, медлительных и важных. Длинные шеи тянулись над остовами будущих домов, кланялись и снова поднимались, скрываясь в низких облаках. Люди-муравьи копошились в горах строительного мусора и обживали островки остановок, вытягивались пестрыми ручейками вдоль тротуаров и штурмовали переходы. Люди жили привычной жизнью. – Отдам. Пусть ищут. Пусть ловят. Пусть накажут всех, теперь уже не о ком жалеть… я, как вы приехали, позвонила ему. Рассказала. А он что? Посмеялся. Говорит: не беспокойся, бабушка, будет тебе твоя прибавка к пенсии до конца жизни… приехать обещал. – Он – это кто? – уточнила Агнешка, встраиваясь в транспортный поток. – Он – это Пантелейка. Дьявол старый. Приехал и… спалить меня вздумал. Думал, что я с чаю его крепко усну, а потом никто разбираться не станет. Только я проснулась. Выскочила, в чем было… ох горе-то, горе какое! А он пусть теперь поплатится. За всех и сразу. Тошнота подступила к горлу. Как можно так жить? Они же… они не люди – пауки в банке. Норовят сожрать друг друга. И плюнуть бы на них – пускай. Пусть душат, травят, режут, стреляют. Пусть своею кровью за ту, другую, платят, только… Семен не виноват, что влип в их паутину. Семена надо спасти. У отделения милиции Агнешка притормозила. – На, пусть тебе будет, – старуха сложила снимок пополам, сунула между конвертов и протянула Агнешке. – А с этих и рассказов достаточно… ох, страшно мне, деточка. И козы… коз на кого бросить? – Я присмотрю. – Присмотри, присмотри… а все одно страшно. Будут говорить, что я им помогала. А я же не помогала. Я молчала. Просто молчала. |