Книга Невеста мафии, страница 64 – Владимир Колычев

Я трудился бок о бок с такими же несчастными рабами, каким был сам. Люди съезжались в эти края в поисках дикого золота, но становились жертвами диких законов. Но в моральную сторону дела я не вникал. И о том, зачем я попал в эти края, тоже не думал. Дело у меня ответственное и важное, я должен был добывать золото. Я должен был быть лучшим. Тогда у меня будет все – и честь, и еда, и женщины…

Я стучал молотком до тех пор, пока меня не хлопнул по плечу наш бригадир. В отличие от нас, он не был зомби, и фактически исполнял ту же обязанность, что надсмотрщик на хлопковых плантациях, где трудились чернокожие рабы. Впрочем, он мог только наорать на нас, но я еще ни разу не видел, чтобы он кого-то ударил.

– На сегодня хватит! – объявил он. – Заканчиваем – и на ужин!

Пришлось браться за лопату и сгружать в вагонетку выбитую в проход руду. Дело это нелегкое, но я справился с ним быстро. Вернее, мне показалось, что быстро. Потому что в жилой отсек, где раздавали ужин, я прибыл в числе последних.

В одном из забоев с подпорками из толстых бревен были установлены дощатые нары. Теснота, холод, вода с потолка, сплошная лужа на полу. Мы все были мокрыми с головы до ног, но нам даже негде было просушить одежду. Нам даже печку не разрешали сюда поставить, чтобы мы не угорели. А о тепловой пушке не могло быть и речи, потому что электроэнергия на шахте была в дефиците, во всяком случае, для нас. Потому и одна-единственная лампочка в забое светилась едва-едва.

Впрочем, никто ни на что и не жаловался. А сейчас в нашей берлоге и вовсе царила радость. Люди получали горячую кашу, которой можно было прогреть нутро.

Увидев меня, тощий доходяга на раздаче тупо развел руками. Это могло означать, что еды в бачках больше нет. Я ощутил смутную потребность схватить его за грудки, чтобы хорошенько встряхнуть, наказать за невнимательность. Но сделать это побоялся, чтобы не заработать штрафное очко и не лишиться права на женщину.

– Что, заработался, Петрович? – добродушно оскалился бригадир.

Для него рабочий день закончился, и сейчас он думал о том, как бы поскорей выбраться на поверхность.

– Да, – тупо посмотрел на него я.

– А работаешь ты очень хорошо. Сколько ты уже здесь?

– Не знаю. Не помню.

Я даже не попытался напрячь извилины, чтобы вспомнить, как долго я здесь нахожусь. Неделю, месяц, вечность?

– А бабы у тебя еще не было, – многообещающе улыбнулся бригадир.

– Не было! – с животным восторгом в душе подался к нему я.

– Тише, тише! Задавишь! – сказал он, остановив меня рукой. – Или ты решил, что я баба?

Мне был непонятен его юмор, поэтому я тупо промолчал.

– С ужином ты пролетел, так уж, извини, вышло, – сочувствующе развел руками бригадир. – Баба будет вместо ужина. Так пойдет?

Я согласно кивнул, жадно сглотнув слюну.

Вместе со мной бригадир прихватил еще двух парней, имен которых я не знал и не хотел знать. Мне было все равно, кто работает со мной бок о бок. Как не волновало, с какой женщиной мне придется сегодня спать. Не так уж и важно, какая она, молодая или нет, красивая или не очень, лишь бы с ней можно было разгрузиться.

Мы поднялись на поверхность, которая встретила нас темнотой, жидко разбавленной электрическим светом, моросящим дождем, порывистым ветром и отдаленным лаем сторожевых псов. Но здесь было тепло и легко дышалось. А мокрая, чавкающая под ногами земля по сравнению с тем, что творилось в шахте, могла показаться мне сухим песком в пустыне Сахара. Могла, если бы я тогда обладал образным мышлением.

Я не пытался ничего замечать и уж тем более анализировать обстановку. Но все же отметил про себя, что лагерь охраняется неважно. На выходе из шахты нас не встречали вооруженные охранники, не было их и на территории. Я мог бы задать себе вопрос – кого им охранять, если все здесь – рабы, тупые и безвольные? Но в тот момент я не мог думать ни о чем другом, кроме как о женщине.

Бригадир привел нас в дощатый барак, в длинном полутемном коридоре которого собралась чертова дюжина таких же счастливчиков, как и я. Немытые, в грязных и мокрых спецовках, с тупыми лицами… Никто из нас не мог думать, что можно получить от женщины отказ. Хотя бы потому, что думать мы не могли вообще.

Наконец появился охранник с сытой самодовольной физиономией. Окинув наше стадо презрительным взглядом, он открыл первую вдоль коридора дверь. И брезгливо хлопнув по плечу ближайшего к нему невольника, кивком головы показал ему внутрь.

Везунчик скрылся за дверью, а охранник повел озабоченных зомби по коридору, одну за другой открывая двери комнат, в которых жили женщины.

Настала моя очередь, и я оказался в мрачной, неуютной каморке, где почему-то пахло камфорным маслом и дустом. На стуле, широко расставив ноги, в затертом и растянутом байковом халате сидела девушка. Знакомые глаза, знакомые черты лица. Лидочка?

– Я – Петрович.

– Петрович, – вспоминая, заторможенно повторила она.

– А ты – Лидочка.

– Лидочка… Ты – Петрович, я тебя знаю.

– Как дела? – бесцветно спросил я.

– Хорошо, – так же односложно ответила она.

– Я пришел к тебе.

– Там вода и мыло, – кивком головы она показала на угол комнаты, где на табуретке стоял бак с водой и корыто.

– Зачем?

Что-то подсказывало мне, что тело мое грязное и зловонное, но мне лень было мыться. А именно этого и хотела от меня Лидочка.

– Так надо!

В пустоте ее взгляда красным огоньком высветился восклицательный знак. Она не просила, она требовала. И я не мог не подчиниться…

Воды в баке было много, и, как это ни странно, она была теплая. Я разделся догола, кое-как вымылся и, не вытираясь, нырнул к Лидочке под одеяло. Она тоже была без одежды и с удовольствием приняла меня в свои объятия.

Она отдавалась мне, исполненная бесстрастным животным влечением, но никак не душевной привязанностью. Когда-то она любила меня как своего мужчину, а сейчас я был для нее одним из многих, кто мог удовлетворить ее порожденную наркотическим злом потребность.

Об этом я подумал, когда все закончилось и мы, изнуренные, раздавленно лежали в постели. Как два каменных изваяния на солнце – теплые снаружи, холодные изнутри. Из человеческого – только контуры. А где душа? Где мысли?

Думать я мог сейчас только о сексе и хлебе. Первого уже не хотелось, и на передний план выступило второе.

– Я хочу есть.

– У меня ничего нет.

– Плохо. Я сегодня без ужина.

– Почему?

– Потому.

– Я тоже хочу есть. Всегда хочу есть. Но у меня ничего нет…

И снова долгая тишина.

Чувство голода все усиливалось, и это начало меня злить. Но это были хоть и негативные, но живые эмоции. А вокруг них робко закружила новорожденная мысль. Плохо, что меня не накормили. Значит, все плохо. Значит, надо что-то менять… Но что?