Книга Правило двух минут, страница 15 – Роберт Крайс

— Ну ни хрена себе! Вот это верно, мужик, это правильно. Стареем, черт возьми.

Посмеиваясь, Чи плюхнулся в кресло. Когда Чи улыбался, его морщинистая кожа со следами угрей и татуировок начинала идти складками. Он по-прежнему оставался признанным авторитетом, но в уличных разборках не участвовал. На обветренном лице Чи появилось печальное выражение, взгляд блуждал по комнате, пока наконец не остановился на Холмене.

— Подбросить деньжат? Я ж тебя всегда поддержу, братишка. Можешь потом не отдавать.

— Мне нужен один тип по имени Уоррен Альберто Хуарес.

Чи повернулся в кресле и достал из-под завала на столе толстую телефонную книгу. Полистав ее, он обвел кружком какое-то имя и протянул книгу Холмену.

— Вот. Что пялишься? Удивлен?

Холмен посмотрел на страницу. Уоррен А. Хуарес. Адрес в Кипресс-парке. Номер телефона. Когда Холмен поднял глаза, Чи пристально вглядывался в его растерянное лицо.

— Так вот зачем ты приперся: хочешь получить вознаграждение? Думаешь, я его в кладовке прячу? Ese, [3] пожалуйста.

— Ты знаешь, куда он смылся?

— Откуда?

— Ты же Крошка Чи. Ты всегда все знаешь.

— Прошли те времена, братишка. Теперь я мистер Морено. Оглянись: у меня другая жизнь. Я налогоплательщик. У меня геморрой.

— Все равно ты из банды.

— Поклянись, что будешь молчать до гроба, и слушай… если бы я знал, где найти эту сволочь, я бы сам прикарманил пятьдесят кусков… но он не из наших. Он вообще из «лягушатников». А теперь он заноза в моей заднице. Половина ребят сегодня сказались больными, все хотят заполучить проклятые денежки. Вся работа полетела к чертям.

Тут Чи поднял ладони — мол, хватит об Уоррене Хуаресе — и вернул себе уверенный тон.

— Забудь ты про эту сраную награду, Холмен. Я ж сказал: если надо, отвалю, сколько хочешь.

— Мне не нужны деньги.

— Тогда в чем дело?

— Один из убитых офицеров был моим сыном. Ричи вырос и стал полицейским, представляешь? Сынок…

Глаза Чи стали круглыми, как блюдца. Он видел мальчика несколько раз, впервые — когда Ричи было три. Холмен уговорил Донну отпустить сына покататься с ними на «чертовом колесе» в Санта-Монике. Холмен и Чи хорошенько набрались, но Холмен оставил Ричи с подружкой Чи, и они вдвоем угнали «корвет», который приметили на стоянке. Роскошная была машина.

— Ese, ese, извини.

— Это заслуга его матери, Чи. Я молился, чтобы он не стал таким засранцем, как я, и был похож на Донну.

— Бог услышал твои молитвы.

— Полиция говорит, его убил Хуарес. Вроде как Хуарес убил всех четверых, чтобы добраться до одного парня по имени Фаулер… они что-то по-крупному не поделили с братишкой Хуареса.

— Ничего не знаю, дружище. Он «лягушатник», этим все сказано, ese.

— Я хочу его найти, ясно? Хочу узнать, кто ему помогал, и их тоже найти.

Чи поерзал в кресле, оно заскрипело. Огрубевшей рукой он потер лицо, невнятно бормоча и соображая на ходу.

Латиноамериканские банды назывались по районам, которые контролировали: «Хэппи-Уэлли», «Хазард-стрит», «Джерати-Ломас». «Лягушатниками» население этого места окрестили еще в те времена, когда жившие на берегу реки Лос-Анджелес засыпали под кваканье лягушек-быков, — не существовало тогда бетонных набережных и местная фауна еще не вымерла. То, что Хуарес входил в банду «лягушатников», было хоть какой-то зацепкой для Холмена. Офицеров-то убили у реки.

Чи впился взглядом в Холмена.

— Хочешь его грохнуть, да?

Холмен не знал, что ему предпринять. Он сомневался, стоило ли вообще заходить к Чи. Вся полиция Лос-Анджелеса идет по следу Уоррена Хуареса.

— Холмен?

— Ричи мой сын. Если кто-то застрелил твоего сына, ты не можешь сидеть сложа руки.

— Ты же не убийца, Холмен. Крутой мордоворот, ничего не скажешь, но не убийца. Никогда не замечал за тобой таких наклонностей, дружище. Можешь мне поверить, я насмотрелся на хладнокровных засранцев, которые могут выпустить кишки ребенку, а потом отправиться в ближайшую закусочную. Ты не такой. Грохнешь его, а потом тебя вместе с другими убийцами прокатят до тюрьмы. Думаешь, это правильно?

— А что бы сделал ты?

— Убил бы эту сволочь на месте и глазом бы не моргнул. Потом отрезал бы ему голову, подвесил к заднему стеклу, чтобы все видели, и проехался по бульвару Уиттье. Что, тоже так хочешь? Не слабо?

— Слабо.

— Тогда пусть полиция делает свое дело. Они потеряли четырех ребят. Они жизни не пожалеют, чтобы достать Хуареса.

Холмен понимал, что Чи прав, но постарался облечь в слова то, что не давало ему покоя.

— Поступая в полицию, ты заполняешь нечто вроде анкеты о ближайших родственниках. Так вот в графе «отец» Ричард написал «неизвестен». Он так стыдился меня, что не захотел упоминать мое имя. Я не могу жить с этим, Чи. Я его отец. Понимаешь?

Чи поудобнее устроился в кресле и погрузился в раздумья..

— Я не могу оставить это кому-то другому, — продолжал Холмен. — Они утверждают, что Хуарес был один. Слушай, Чи, как какой-то вонючий подонок мог в одиночку убрать четырех вооруженных копов — так, что они даже не успели выстрелить в ответ?

— Большинство этих парней вернулись из Ирака, братишка. Если твой Хуарес поработал за морем, он и не на такое способен.

— Я хочу знать наверняка. Мне надо понять, как это случилось, и найти сволочь. Я не собираюсь состязаться с копами. Просто хочу, чтобы восторжествовала, мать ее, справедливость.

— Что ж, тебе понадобится помощь. Там, возле его дома в Кипресс-парке, тьма-тьмущая копов. Мы с женой и дочкой из любопытства проезжали мимо — черт возьми, было на что посмотреть. Его жена тоже в бегах. Так что по адресу, который я тебе дал, сейчас пусто.

— А куда подевалась его жена?

— Ну мне-то откуда знать, Холмен? Повторяю: парень не из наших. Если бы кто-то наш убил твоего сына, я бы лично пристрелил его на месте, ese. Но он из другой банды.

— Крошка Чи?

Свидетели двух банковских ограблений видели, как Холмен садился в машину, которой управлял, видимо, его подельник. После ареста ФБР нажало на Холмена, стараясь вытащить из него имя соучастника, но он ничего не сказал.

— Чи, после моего ареста тебя мучила бессонница? — спросил Холмен. — Ты боялся, что я тебя сдам?

— Ни хрена. Спал как убитый.

— А почему?

— Я знал, что ты не расколешься. Ты ж мне как брат.

— Так что изменилось?

— Ничего. Все по-прежнему.