Онлайн книга «Все кошки смертны, или Неодолимое желание»
|
Кивок ― словно шея надломилась, и подбородок бессильно упал на грудь. ― И что ты там делала? Светка что-то неразборчиво бормочет себе под нос. ― Поднимите ей голову. ― Две волосатые оглобли возникают из-за кулис и берут девушку за виски, бесцеремонно разворачивая. ― И что ты, говоришь, там делала? ― Умирала… ― Умирала? От чего? ― Ни от чего. Умирала… Пауза. Ответ поставил в тупик даже бывалого интервьюера по ту сторону голубого экрана. ― Ты болела? Отрицательное движение головой. ― Несчастный случай? Попала в аварию? ― Нет… ― Но тебе было плохо, да? ― Голос не спрашивает, а утверждает. И натыкается на неожиданную преграду. ― Хорошо… ― Тебе было хорошо? ― голос не скрывает удивления. Кивок. ― Тогда почему же ты умирала? В ответ ― молчание. За экраном другой голос, сипловатый и чем-то смутно знакомый, замечает скользящим полушепотом, обращаясь явно не к Светке, а в сторону: ― Может, не в прямом смысле, а? В переносном? Первый голос, демонстрируя отменную реакцию, тут же врубается: ― Умирала ― от горя? Молчание. ― От стыда? Молчание. ― От любви, от счастья? Неожиданно впервые за все время разговора Светка сама вскидывает голову, в ее интонациях появляется что-то похожее на жизнь. ― Любовь ― счастье, ― произносит она невыразительным тоном, но остается непонятно: то ли это первое развернутое сообщение, то ли просто эхо последнего вопроса. Видимо, сомнение возникает не только у меня. Задающий вопросы обращается в сторону, к тому, кто подкинул идею насчет переносного смысла, и вполголоса разъясняет: ― Она сейчас загружена, сознание сужено, как тонкий лучик в темноте. Ей легко даются лишь простые ассоциации. Что называется, первого круга. Нам это на руку, мы можем многое узнать. Лобовыми вопросами, знаете, как при игре в шарады. — И снова направляет скальпель голоса на пациентку: ― Любовь ― это счастье, полностью с тобой согласен. Ты в Москве кого-то любила? Тут снова возникает второй голос. ― Черт! ― погромыхивает он, явственно сдерживая отрицательные эмоции. ― Черт, ерунда какая-то. Любили друг друга, зачем тогда умирать? ― Погодите, ― отмахивается первый голос с досадой. ― Примитивные подходы здесь не годятся: обстоятельства бывают самые разные. ― И в подтверждение режет следующим вопросом: ― Он был женат? ― Да… ― Видите! ― торжествующе ― за кадр. И участливо ― Светке: ― Он был намного тебя старше? ― Да… ― А чем он занимался? ― Убивал меня… За мерцающим экраном, на котором сгорбилась неподвижная фигура девушки, возникает не пауза даже, а долгая тишина. Первым срывается вопросом нетерпеливо рокочущий голос, и я наконец признаю в нем моего нового друга и клиента Петра Борисыча Панича: ― За что убивал-то? ― Любил… ― Кого? Тебя? ― Меня… ― Убивал, потому что любил? — Да! После чего в глубине заэкранья возникает короткая, но бурная перепалка. ― Бред! Бред! ― горячится Панич. ― Она просто бредит ― и все! Ему возражают сдержанно, но твердо: ― Па-а-прошу больше не вмешиваться! Мы с вами в медучреждении! ― Как не вмешиваться?! Как ― не вмешиваться? Вы ее что, не можете привести в адекватное состояние? ― Адекватное состояние? ― это уже говорится с нескрываемой язвительностью. ― Она больна! Душевно больна. Вы вообще представляете, что такое ― душевнобольной? Ее вчера из петли вынули! То, что вы видите, это и есть, к вашему сведению, адекватное состояние! Адекватное заболеванию, ясно? ― Ну тогда… Тогда… Я ничего не понимаю… ― Панич растерян. А его оппонент стремительно занимает господствующие высоты: ― Зато я понимаю. Продолжим. Света, а как его звали? ― Кого? ― Того, который тебя любил? И э… убивал? ― Не знаю… ― Бред, я же говорю ― бред! ― сквозь сжатые эу-бы выпихивает из себя невидимый миру Панич. — Лучше сразу спросите ее про Марту. И если она ничего… ― Успокойтесь, ― обрывают его. ― Я же просил вас не вмешиваться! ― И вновь к Светке: ― Он что, не называл своего имени? Молчание. Но пытливый ум психиатра не знает покоя. ― Он назывался не своим именем? ― Да. ― Каким? ― в голосе заметно скромное торжество профессионала. ― Разными… ― К чертовой матери! ― уже не говорит, а шипит откуда-то из-за правой нижней рамки экрана Панич. ― Вы что, не видите, какую околесицу она несет? Спрашивайте про Марту! ― Хорошо. ― Доктор выкидывает белый флаг. — Хорошо. Как пожелаете. Ты в Москве жила одна? ― Одна… ― А разве не с Мартой? ― С Мартой… ― Так одна или с Мартой? ― Одна… С Мартой… ― А чем занималась Марта? ― Она умирала… Остальные записанные на пленку беседы почти ничего к сказанному не прибавляли. Дополнительно из них можно было узнать разве что Светкина подруга Марта тоже любила. И тоже была любима. Человеком без имени, а вернее, с разными именами, основное занятие которого состояло в том, чтобы убивать Марту. Здесь круг замыкался. Я был безусловно согласен с Паничем: все это выглядело полнейшим бредом, причем в самом что ни на есть прямом смысле. Но нельзя было не согласиться и с психиатром: поскольку Марта и Светка начинали свою московскую карьеру с помощью Нинель и ее благонравного отчима, в дебрях этого бреда могла таиться отгадка многих мудреных загадок. Вот только дебри покуда выглядели непролазными. |