Книга Кладоискатель и золото шаманов, страница 25 – Юрий Гаврюченков

– Прекрасная экспозиция получилась, выдающаяся! – Глаза его загорелись. – Пойдемте, я вам покажу, в самом-то деле!

Отказать радушному хозяину было невозможно. Мы перешли через дорогу, благо жил Андрей Николаевич напротив Дома офицеров, и начали осмотр местных диковин.

Поглядеть действительно было на что. Детище свое Лепяго обожал и трудился над ним не покладая рук. Музей состоял из четырех проходных комнат, три из которых были полностью заняты экспонатами, а последняя только наполовину. В первой комнате стоял чум, там был подробно представлен быт аборигенов. Возле него торчали два чучела в богато расшитой меховой одежде. Лица у них были сделаны из тряпок, над которыми потрудился кто-то, знакомый с византийской иконописью. Так мог бы выглядеть Иисус, родись он в Сибири.

– Зэки рисовали, – пояснил Андрей Николаевич, – тут, знаете ли, такие таланты сидят…

– Зона богата талантами, – поддакнул я.

– Я здесь все воссоздал до мелочей. – Лепяго так и распирало от нетерпения. Нам, как гостям, грозило выдержать всю экскурсию целиком. – Настоящую одежду собрал, которую носили эвенки. Видите, мужчина одет по-зимнему, в доху, штаны у него из лосиной кожи, на ногах унты, а жена его одета по-летнему: в парку и олочи.

– И в той дохе дал маху я, – произнес Слава задумчиво, – она не греет…

– Абсолютно, – поспешно закончил я.

Андрей Николаевич пропустил наши реплики мимо ушей.

– Палка у нее в руке называется аргал, – продолжил он, – она использовалась для управления оленьей упряжкой.

– А когда тут олени-то были? – пренебрежительно поинтересовался Слава. – Теперь всё, небось, на зэках возят.

Засунув руки в карманы, он стоял перед чучелом кабарги, брезгливо разглядывая немудреную дикарскую утварь.

– Не так давно, кстати, исчезли, – сообщил Лепяго. Его непросто было сбить с панталыку. – А если в лес подальше зайти, то можно наткнуться на диких кабарожек. На них до сих пор охотятся. Кстати, насчет охоты. Видите пальму в руке мужчины? Вон, тесак так называется. Несмотря на грозный вид, пальма не является для местных жителей оружием. Это сельскохозяйственный инструмент, такой же, как коса у русских.

Я присмотрелся. Чучело было вооружено своеобразным мачете с длинной ручкой или скорее коротким копьем с длинным узким лезвием почти с рукоять величиною. Может быть, этой пальмой и можно было рубить какой-нибудь стланик, но смахнуть голову с плеч она тоже могла за милую душу. В другой руке туземец держал лук. На левом бедре, оперением к пузу, висел колчан со стрелами.

– Настоящий боевой лук, – похвастался директор музея. – Хранился в одной семье.

– Тут что, бои шли? – хмыкнул Слава.

– В свое время – да, – просветил нас Андрей Николаевич. – Вы у себя в Ленинграде о Севере все больше по фильму «Начальник Чукотки» судите, а зря. Не такие они простые, если уж хотите знать. Казаков со времен Ермака Тимофеевича гоняли такими луками, да и между собой северные народы тоже бились насмерть. Лет двести назад тут такие войны шли, что ох ты ну.

– Сильно рубились? – Корефан напал на любимую тему.

– Надо полагать, – не без гордости за отчизну ответил Лепяго. – Человеку вообще свойственно воевать. За землю, за богатства… Ну, богатств тут особенных не было, а за жизненное пространство боролись.

– Места им мало – леса-то огромные какие! – вступил Вадик.

– Видимо, мало. В лесу не везде хорошо, да и народу раньше проживало значительно больше. Охотились, кочевали. Жили стойбищами. Иногда сталкивались. Естественно, чужаков побаивались, как и всего непонятного. Старались доказать свою доблесть. Вот и случались войны. Эвенки с тунгусами, тунгусы с остяками, манси с юкагирами. А всех их вместе выносила кавалерия чаучей.

– Чукчей, что ли? – уточнил Слава.

– Это вы их так зовете. А на самом деле они чаучи – «оленьи люди»: пастухи и кочевники. Вот им много места требовалось, чтобы стада кормить. Соответственно, стычки неизбежны. Где война, там растят воинов – сильных и свирепых бойцов. Они совсем непростые ребята! Чукчи и до побережья доходили, там громили коряков и нивхов, словом, экспансивная нация. А вы анекдоты про них сочиняете. Впрочем, это от незнания, вам простительно.

– Вас этому в Красноярском учили? – с неподдельным уважением спросил я.

– В нем самом, – кивнул Лепяго. – Я ведь готовился как преподаватель соответствующего региона. Эпос «Нюргун» – моя настольная книга. – Он усмехнулся.

– Как у вас тут все… необычно, – восхищенно протянул Вадик. Ему хозяйство Лепяго понравилось.

– Спасибо. – Андрей Николаевич был тронут. – Я старался воссоздать все доподлинно. Видите посуду из бересты? Чуман называется. В поселке одном обнаружил. Я ее из этнографической экспедиции привез. Когда музей основали, я, скажу вам, немало поездил по округе в поисках экспонатов. Дело хлопотное, но зато результат каков!

– Впечатляет. – Вадик указал на бревенчатое сооружение в дальнем углу: – А что это такое?

– Лабаз, – охотно просветил директор. – В нем могли хранить продукты от зверья, но этот ритуальный. Сделан для покойника. Умерших здесь не зарывали, – пояснил он, – укладывали вот в такие срубы или поднимали на дерево в долбленом корыте. Видите, маленькое, предназначено для ребенка.

Лабаз производил весьма мрачное впечатление. Для комнаты он был слишком большой и очень темный. Эдакая низенькая избушка с дверью-лазом. Жуть.

– Гроб тоже подлинный? – спросил я. Не без иронии, однако.

– Гроб? Нет, – Лепяго даже не понял шутки. – Настоящий найти не удалось. Но этот один старый эвенк вытесал, – поспешно добавил он, словно испугавшись, что мы усомнимся в ценности экспоната. – Он, скажу я вам, достаточно здесь прожил и родился еще до советской власти.

– Силен, – молвил Слава, непонятно, то ли в отношении гроба, то ли эвенка. А может быть, директора.

– Ну, а посетителей много бывает? – задал я каверзный вопрос.

– Детишки в основном. Из школы. И слушают, знаете ли, с таким удовольствием, – похвастался Лепяго. – Для них ведь это все – давнее прошлое. Что они здесь видят? Зону, конвой, своих таких же. Ну, в тайгу сходят. Родители у них понаехали кто откуда, их ведь тоже переводят по ведомству. Так что развлечениями молодежь не избалована, да и нет тут молодежи почти. После школы сразу в город уезжает, а кто и раньше – с родителями вместе.

– Одно слово – мусор, – процедил корефан.

– Вы, я вижу, сидели? – заметил Лепяго. Слава в ответ только цыкнул. – У меня у самого отец здесь чалился. Вот, был с его дедушкой знаком, – кивнул он на Вадика. – Да, – сказал он Гольдбергу, – я и вашего батю видел, пацаном еще. Помню, заходил, гостинцев от Исаака Моисеевича привез. Мы с родителями тогда на Левой стороне жили. Его геологическая партия в порту остановилась, в бараках. А там пьянка была, и пырнул его кто-то ножиком.