Онлайн книга «Десантура-1942. В ледяном аду»
|
Бригада замерла, выжидая… И… Бомболюки раскрылись. Вместо бомб посыпались какие-то бумажные листочки. Они закружились снегопадом в апрельском небе, а самолет сделал еще один вираж, зачем-то помахал крыльями и умчался, скрывшись за лесом. Бумажки весело падали на лес. Одна из них упала перед Тарасовым. Он поднял ее. Там было отпечатано только два слова на русском: «Тарасов! Сдавайся!» Подполковник громко засмеялся: – Фрицы бумажки на самокрутки подкинули! Засмеялся слишком громко. Чтобы услышали. Бригада молчала. А потом кто-то сказал: – Ссуки, а табачка пожалели… Десантники заржали в ответ командиру: – Придется по второму назначению использовать! – Васька, для второго назначения пожрать надо! Ты попроси фрица, чтобы жрачки подкинул. Глядишь и бумажка в пользу пойдет! – А я к снежку привык! Только надо с елок брать, он там мягче! – Конечно, снегом воду вытирать – самое то! – Га-га-га! Гы-гы-гы! А еще через минуту бригада снова шла вперед, ориентируясь по компасам и апрельскому солнцу. Шла, развеселенная немцами. А просека тем временем вышла к полю, которое пересекала наезженная – немцами, а кем же еще-то? – дорога. Комбриг с начштабом думали недолго. Судя по карте, надо было преодолеть всего сто метров до дороги, потом двести от нее – и снова в спасительном лесу. Всего триста метров. Но немцы те еще хитрюги. Наверняка ждут. Тем более рядом деревня. Было принято выслать передовой дозор в сторону дороги. Если там немцы, дозор должен успеть предупредить, прежде чем погибнуть. Если мины – опять же гибелью своей предупредить. Смертники, говорите? Это война. Здесь все смертники. Все. Без исключения. Тарасов смотрел в спину уходящим через открытое пространство десантникам и верил Богу. Что вот сейчас – хотя бы сейчас! – все обойдется. Трудно не верить Богу, когда отправляешь людей на смерть… Трудно… И пусть там Гриншпун что хочет, то и докладывает. Тарасов открыто перекрестился. И почему-то вспомнил отца… «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небесного водворится…» А особист шептал про себя: «Шма Исраэль, Адонай Элохейну, Адонай эхад…» И тот и другой не видели, как напряженно шептал, вытирая пот со лба, Ильяс Шарафутдинов, рядовой из двести четвертой – «Бисмилля ар-рахман ар-рахим…». Шептал и младший лейтенант Ваник Степанян: «хАйр мэр, вор хэпкинс ес…» * * * Младший лейтенант Юрчик шел со своей группой первым. Он и увидел первым человека, странно стоящего на дороге. Не шевелясь. Словно привязанный к чему-то. Да к чему? К столбу, блин. – Заборских, глянь, посмотри! Былые подшучивания и пререкания с Юрчиком остались где-то под Малым Опуевом, когда млалей в одиночку ножом зарезал двух здоровенных фрицев. Сержант подозвал жестом бойца из прибившейся гринёвской бригады – имя его Юрчик так еще и не запомнил. Рядовой и рядовой. Заборских с рядовым сноровисто поползли к дороге. Буквально через минуту они перемахнули через подтаявший снежный вал. – Жарко, блин, – шепнул кто-то рядом с Юрчиком. Млалей не оглянулся. Он напряженно смотрел на сержанта с напарником. Те подошли к человеку у столба. И вдруг замерли. Стянули ушанки… Через мгновение рядовой бросился к дозору, нечленораздельно крича и махая бойцам шапкой. А еще через несколько мгновений лейтенант сам смотрел на труп женщины, примотанной колючей проволокой к вкопанному столбу. На груди ее висела картонка с надписью: «Тарасов! Сдавайся!» Волосы ее свисали на грудь слипшимися от крови сосульками. А на дороге кровью была нарисована большая стрела в сторону чернеющих невдалеке труб. Юрчик снял мокрую двупалую рукавицу и приподнял ее голову за подбородок. Веки отрезаны. На щеках вырезаны звезды. На лбу ножом – «СССР». Внезапно губы ее шевельнулись. – Жива, лейтенант, жива… – каким-то рыдающим голосом сказал Заборских. – Воды! – тонким голосом закричал Юрчик. Он пытался отвести взгляд от этих карих глаз, но почему-то не мог. – Мы свои, слышишь, бабушка! Мы свои! Мы – советские люди! Да развяжите ее, мать вашу! – закричал он на бойцов, оцепеневших рядом с ним. Те словно проснулись и начали разматывать колючку, густо завязанную на спине. – На… Пей, пей! – Юрчик осторожно прислонил фляжку с водой к губам женщины. Она судорожно сглотнула несколько раз. Вода обмыла ее подбородок, скатываясь за ворот телогрейки, накинутой немцами на голое ее тело. Одной телогрейки. Штанов не было. И валенок не было. Она стояла босая, голоногая. На ногах спеклась кровь. Она что-то прошептала. Юрчик не понял. Он наклонился поближе к ее страшному лицу. – Спаси… Опозд… Спасиб… Дждлася… Пришли. В деревню идите… Последние слова она выдохнула с силой. Так, что услышали ее все бойцы. Потом она заплакала. И перестала дышать. Умерла. Дотерпела. Словно пьяный, младший лейтенант Юрчик повернулся к полузнакомому бойцу: – До бригады… Дуй… Быстро… А потом заорал на тех, кто мучался, рвя рукавицы и руки о колючку, пытаясь разогнуть железный узел. – Быстрее! – Сейчас, сейчас, товарищ лейтенант! Юрчика затрясло. Он отвернулся. И повернулся лишь тогда, когда бойцы распутали наконец колючку и опустили женщину на мокрый снег. Телогрейка распахнулась. И Юрчик потерял сознание, когда увидел, что у нее вырезано… Они видели уже многое. Многое из того, что человек не должен видеть. Не имеет права видеть. Он видел обмороженные ноги и руки, он видел смерть товарищей, он видел больше, чем можно выдержать. Но сейчас… Темнота перед глазами рассеялась. Младший лейтенант сидел, качаясь на обочине дороги, и мычал, мычал во весь голос. А потом схватил автомат и, бросив лыжи и вещмешок, побежал, крича, в сторону деревни. Бойцы, онемевшие вокруг трупа женщины, бросились за ним. Но, как оказалось, она была права. Они опоздали. |