Книга Блуждающие тени, страница 9 – Евгений Щепетнов

Этот «слизняк» метнулся как кошка и шлепнулся на голову полковника – тот охнул и схватился за темечко.

– Ну, пацаны, говорила мне мама – не пей, не пей больше! Не слушал ее! Что-то у меня голову сжало, как обручем. – Полковник проковылял на место и уселся, глядя в стену бессмысленными глазами. – Давно так голова не болела. У вас не болит, ребята? Может, погода меняется?

– Да нет, вроде бы не болит, – ответил один из собутыльников и зашептал: – Слушай, ты бы не связывался с этим типом, все-таки экстрасенс, говорят… нашлет еще какую-нибудь гадость…

– Да пошел он! Это обычный аферист, никакой он не лекарь – я следил за ним. Бабки греб лопатой – делиться не желал! Вот теперь пусть посидит. Ну что, еще по одной?

– Нет, мы пойдем домой, хватит. Нормально посидели. – Подполковник с сожалением поднялся и кивнул на меня: – А с ним что будешь делать, правда его закроешь?

– Закрою, теперь куда деваться, обязательно закрою! Щас оформим, и в СИЗО… пусть посидит полгодика, подумает, кто тут хозяин.

Я лежал в углу, смотрел на хозяина кабинета, на его друзей и пытался понять: что случилось? Как я выпустил эту гадость из себя, и почему у меня вдруг перестала болеть отбитая скула? Почему у меня зажили ссадины на руках, скованных наручниками, руки не болят, и вообще – я чувствую себя великолепно, в отличие от этого негодяя, как вижу!

А негодяю и правда было плохо – он с трудом поднялся, потирая виски руками, подошел к внутреннему телефону и сказал в него отрывистым и грубым голосом:

– Быстро сюда помощника – задержанного отправить в СИЗО! – Потом полковник положил трубку, снова уселся за стол и стал сверлить меня тяжелым взглядом. – Сгною тебя! Будешь сидеть в СИЗО и полгода и год – пока не начнешь соображать, как себя вести, и не приползешь ко мне на коленях! Буду узнавать время от времени – как ты, не готов ли уже работать как следует, как надумаешь – скажешь. А пока посиди. Там сейчас хорошо… курорт! – Полковник усмехнулся, явно зная что-то интересное о следственном изоляторе, и отвернулся, потирая виски.

Я молчал и смотрел, как на его голове пульсирует черный как уголь футбольный мяч. Толстая черная нить тянулась ко мне, и я думал – теперь я знаю, куда и зачем тянутся эти нити. Сколько же нас таких? Сколько людей питаются чьей-то жизнью? Откуда вообще взялась у меня эта способность? Ответа не было.

Серый автозак втянулся в унылый двор, меня вывели из машины с обязательными словами – «Руки за спину! Смотреть вперед!» и повели по длинным коридорам, выкрашенным синей краской.

В дежурке скучный толстый капитан оформил мой прием, забрал все, что у меня было в карманах (а у меня там и ничего не было), шнурки из кроссовок, и вот я уже снова шагаю по коридорам и переходам СИЗО к своему пристанищу на ближайшие недели и месяцы – камере сто тридцать четыре.

Вот в этой-то камере я и узнал, что такое ад на земле.

Переход от роли мессии к роли заключенного был настолько стремительным и шокирующим, что мой мозг до конца так и не смог это осознать, особенно когда открылась дверь в «преисподнюю» номер сто тридцать четыре и перед глазами предстал он, ад: в камере, предназначенной для двадцати человек, находилось восемьдесят.

До сих пор я не понимаю – зачем засовывать в тюрьму всех без разбора? Ну ладно я, меня засунули туда специально, как бы попрессовать, нет, не как бы – а точно попрессовать, но эти-то – мелкие мошенники, воришки, семейные дебоширы и пьяницы – им-то что там делать? Почему судебная система работает так, что эти люди, еще не осужденные, должны месяцами находиться в диких условиях, фактически быть наказанными с недоказанной виной? Нет ответа у меня и никогда не будет.

Это тесное помещение было заполнено клубами дыма, тут курили, и дыму некуда было уйти – он висел под потолком тяжелой полосой, во влажной жаре, как туманные испарения каких-нибудь африканских или южноамериканских болот.

В этом дыму лазили полуголые, мокрые от пота люди, с блестящими от лихорадки, жары и бессонницы глазами, мои будущие товарищи по несчастью – только вот товарищами их называть было совсем нельзя, это точно.

Мое появление в камере было воспринято никак – на меня почти не обратили внимания, хотя я ждал, что будут сейчас докапываться, – я не вращался в кругах близких уголовным, но кино-то смотрел, а наши киношники любят смаковать всякие подробности из жизни зэков.

Стал лихорадочно вспоминать – как мне себя вести, и громко поздоровался с камерой:

– Приветствую! Кто старший, с кем говорить?

С завешанных тряпками нар слез молодой парень с одутловатым лицом и протянул мне руку.

– Давай здороваться, что ли?

Я заметил заинтересованные взгляды окружающих и почуял неладное – не стал с ним ручкаться, а еще раз спросил:

– Кто старший в камере?

Одутловатый не отставал:

– Что, тебе западло здороваться со своим товарищем?

– Цыц, Мурка! – откуда-то издалека, от окна раздался жесткий голос, и на нарах присел мужчина лет сорока, по пояс голый, весь в наколках. – Иди сюда, парень.

Я прошел к нему, и мужчина, посмотрев на меня, спросил:

– По какой статье чалишься?

– Мошенник, говорят… – недоуменно развел руками я.

– Ага, значит, сто пятьдесят девятая, часть какая?

– Третья.

– Значит, крупный размер. А чего без барахла, если крупный? Сидора нету?

– Нет. Вот что на мне, в том и привезли. Из дома взяли, даже одеться не дали.

– Ну тут одеваться тебе не особо к чему… скоро раздеваться будешь. Чуешь, какая тут температура?

И правда, в камере была удушающая жара – люди были покрыты каплями пота, стояла вонь, идущая от грязных тел, от носков, от параши – хотелось блевануть от этой вони, но так было бы только хуже.

Еще заметил – как минимум половина заключенных были со «слизняками», и тот, кто со мной говорил, тоже. Его «слизняк» сидел на руке, которую тот, морщась, время от времени потирал.

– А за что тебя взяли? Что шьют-то?

Уже потом я понял, что смотрящий «упорол косяк» – нельзя заключенного расспрашивать о том, что ему вменяют, – могут принять за «наседку».

– Я с людей проклятие снимал, ну как бы лечил. Ну а полковник Кантирович решил, что я должен ему платить. Я не захотел.

– Правильно. Нечего красноперым бабло отдавать! Надо на общак платить, а не этим боровам!

– Да мне и нечем было платить, я денег за лечение не брал. Матери продукты давали, может, какие-то деньги, но я сам ничего не брал.

– Ага! Типа – народный целитель! Слыхал я, если они бабки берут за лечение, у них способности пропадают! Интересный ты парнишка! Погоняло есть? Нет? Будешь… будешь… Колдун! Во – Колдун! Я Лысый, смотрящий за этой хатой, от воров поставлен. Значит, так – живи мужиком, там посмотрим. Если что пришлют с воли – отстегивай на общак, и все будет нормально. Наша хата по понятиям живет, так что тебя никто не тронет, если сам не накосячишь. Правильно, что ты с Муркой не стал здороваться, он здешняя машка, поздоровался бы – зашкварился. В семью вступать будешь? Вон там ваши кучкуются, семьей – мошенники и аферисты. Народ зажиточный, справный. Главный в семье Профессор – вон он сидит, видишь? Строительством занимался, народу кинул море. Можешь к нему подойти, он тебе место покажет, скажи – в семье хочу быть. Ты еще, вижу, темный совсем, законов не знаешь, скажи – я велел тебя ввести в курс дела, законы рассказать, чтобы ты не накосячил. И не дрейфь, первый раз все стремаются, а потом привыкают. Шагай к нему.