Книга Леди-колдунья, страница 30 – Конни Мейсон

Алекса хотела заговорить, но передумала.

— У меня нет выбора, дорогая. Пока идет война, я останусь на службе. Поймите, я делаю то, что должен делать.

— Когда вы уезжаете?

— Завтра.

— Зачем вы мне об этом говорите? Раньше вы никогда не обременяли себя этим, — уколола его Алекса.

— Я заслужил этот упрек. И попытаюсь ответить честно, насколько это возможно. Я хочу, чтобы вы ждали меня.

— Мне больше некуда деваться, — напомнила она.

— Я говорю не только о вашем пребывании в моем доме. Я понял, что вы очень много для меня значите. Я восхищаюсь вашей храбростью, вашей силой духа, черт побери, даже вашим характером. — Алекса не нашлась, что сказать, так была удивлена. — В общем, дорогая, я хочу сказать, что люблю вас.

— Вот как? И вы думаете, я вам поверю?

— Надеюсь, что поверите.

— А как же Гвен?

— Я уже пытался объяснить вам. Она для меня ничего не значит. И никогда не значила.

— И все же вы собирались жениться на ней, когда я появилась в вашей жизни.

— Гвен была частью некоего плана. Я думал, что она мне нужна, — пояснил Адам.

— И вдруг оказалось, что не нужна? Забавно!

— У меня есть вы, дорогая. Когда я вернулся в Америку, я думал, что никогда больше вас не увижу. Вы должны были стать женой Чарлза, и я знал, что вы меня ненавидите за то, что я с вами сделал. Гвен была мне нужна для… по причинам, разглашать которые я не волен. Но уж конечно, не для любви.

— В ту ночь, когда я потеряла нашего ребенка, — с упреком сказала Алекса (рана была еще слишком свежа, и она не смогла справиться с дрожью в голосе), — вы собирались переспать с ней.

— Это так, не буду скрывать, хотя, видит Бог, я уже достаточно наказан за это. Но хотел я не Гвен, а вас. Я вовсе не собирался причинить вред вам или ребенку, принуждая вас к близости. Я намеревался посетить бордель. Я выпил лишнего, и когда Гвен предложила мне себя, согласился. Но я не хотел причинять вам боль, потому что люблю вас. Гвен была лишь жалкой заменой той, кого я действительно хотел. Неужели вы не понимаете, что я проклинал свою похоть снова и снова после той ночи?

Признание Адама в любви поразило Алексу, лишило дара речи. Неужели Лис не ошибся, уверяя Алексу, что Адам ее любит? Откуда он это знает? Должна ли она верить Адаму? В ее душе боролись самые противоречивые мысли.

— О чем вы думаете? — Он обнял ее и, поскольку она не сопротивлялась, нежно поцеловал в макушку. — Вы все еще ненавидите меня? Ваши чувства совсем не изменились?

— Слишком мало времени прошло. Ребенок…

— У нас будут другие дети. Много детей.

— Этот был особенным.

— Почему? — резко спросил Адам.

— К чему этот допрос? Достаточно сказать, что, несмотря на обстоятельства, при которых он был зачат, я его хотела. — Даже если это был ребенок Лиса, хотелось ей сказать, но она промолчала.

— И я хотел, любовь моя. И я хотел вас. И по-прежнему хочу, хочу отчаянно.

— Не давите на меня. Пусть все идет своим чередом. До вашего возвращения.

— Вы обещаете ждать меня?

— Да, я буду здесь, — ответила она.

— Я не могу уехать просто так, Алекса, вы мне нужны. Я буду вспоминать о ваших ласках во время долгих ночей, которые мне предстоят.

— Разве у меня есть выбор? — шаловливо спросила Алекса, внезапно осмелев. Столько времени прошло с тех пор, как она отвечала на ласки Адама. Со времени ее брачной ночи, если быть точной. Эта мысль вдруг взволновала и возбудила ее.

— Никакого, — лукаво усмехнулся Адам, затрепетав от ее явного согласия.

Во рту у него пересохло, дыхание перехватило, пока он медленно раздевал ее, целуя каждое место, которое он открывал с мучительной неторопливостью. Когда она была совершенно обнажена, он тоже разделся и осторожно уложил ее в постель. Буря его страсти подхватила ее как вихрь. Алекса была потрясена силой своего желания.

Его руки осторожно касались ее грудей, потом опустились к гладким округлым ягодицам. Ласково он приблизил к ней губы. Его язык изучал впадинку на ее стройной шее и щелку между твердыми грудями. Потом его губы скользнули ниже, по ее бедрам, плоскому животу, ниже, ниже… Она задохнулась.

Он осторожно развел руками ее бедра, и ее обдало жаром. Она задрожала. Время словно остановилось. А потом был взрыв восторга. Лишь когда она перестала дрожать и он почувствовал, как кончики ее пальцев коснулись его волос, он медленно вошел в нее. Его глаза блестели в темноте, превратившись в мерцающие туманные серые озера, в которых отражалось его желание. Поначалу они двигались медленно, потом все быстрее и быстрее, стремясь к новым и новым вершинам блаженства. Алекса закричала, и Адам отозвался тихими стонами.

Мир и покой воцарились между ними. Адам не выпускал ее из объятий.

— Так будет всегда, любовь моя, — пообещал он. И оба погрузились в глубокий сон.

Среди ночи Адам разбудил ее долгими поцелуями и осторожными прикосновениями. Пламя страсти разгорелось в них снова. Теперь, когда первоначальное нетерпение прошло, они могли не торопясь изучать друг друга, найти ритм, который нравился обоим.

— Может быть, этой ночью мы положили начало новой семье, — улыбнулся в темноте Адам. — Вы бы хотели этого, любовь моя?

— Я… я не знаю, Адам. Нет, если ребенок — это единственное, что нас связывает.

— Я люблю вас, Алекса. Я причинил вам много страданий, и все из-за неверно понятых страстей, называемых мщением. Простите меня.

По какой-то причине Алекса не могла словами выразить свои чувства. Казалось, ей доставляло удовольствие скрывать свою любовь. Но после того, что произошло между ними только что, она поняла, что росток любви к Адаму таится где-то в глубине ее сердца. Должна ли она позволить ему пустить корни и вырасти, тем самым выполнив обещание, данное Лису? Время покажет.

Алекса открыла глаза в серой предрассветной мгле. Адам уже ушел.

— Ах, Адам, — жалобно сказала она в пустоту. — Почему я не призналась тебе в любви?

С самого начала она чувствовала, что их что-то связывает, но стремление отомстить за смерть отца ослепило его.

Алекса понимала, что признание в любви дорого обошлось Адаму, что он боролся с нарастающей привязанностью к ней и ребенку, которого она потеряла. Как ни странно, она любила его еще больше за то, что он поборол свою гордость и жаждал прощения. Вернись ко мне целым и невредимым, молилась она. Вернись и позволь мне любить тебя.

Шли дни. Никто не приезжал к Алексе. После того как она вступилась за патриотов на приеме у губернатора, она жила, как в пустыне, хотя до города было рукой подать — всего час верховой езды. Она ничего не слышала, кроме пересудов прислуги. Единственным утешением было ее знакомство с Мэри Форбс — молодой женой надсмотрщика. Как-то раз она решила доехать верхом до опрятного, чистенького коттеджа, который Адам предоставил этой чете.