
Онлайн книга «Два капитана»
![]() — С приездом! — злорадно сказал он. — Апчхи! Ваше здоровье! Этот подлец был чем-то доволен. Ребят никого не было — последний день перед началом занятий, — и я прошёл на кухню, чтобы поздороваться с дядей Петей. И дядя Петя встретил меня довольно странно. — Ничего, брат, бывает, — шёпотом сказал он. — Дядя Петя, да что случилось? Как будто не слыша меня, дядя Петя всыпал в котёл пригоршню соли и замер. Он нюхал пар. Кораблёв мелькнул в коридоре, и я побежал за ним: — Здравствуйте, Иван Павлыч! — А, это ты! — серьёзно отвечал он. — Зайди ко мне. Мне нужно с тобой поговорить. * * * Портрет молодой женщины стоял у Кораблёва на столе, и я не сразу узнал Марью Васильевну — что-то уж слишком красива! Но я присмотрелся: на ней была коралловая ниточка, та самая, в которой Катя была у нас на балу. Мне стало веселее, когда я разглядел эту ниточку. Это был как бы привет от Кати… Кораблёв пришёл, и мы стали говорить. — Иван Павлыч, в чём дело? — Дело в том, — не торопясь отвечал Кораблёв, — что тебя собираются исключить из школы. — За что? — А ты не знаешь? — Нет. Кораблёв сурово посмотрел на меня: — Вот это уж мне не нравится. — Иван Павлыч! Честное слово! — За самовольную отлучку на девять дней, — загнув палец, сказал Кораблёв. — За оскорбление Лихо. За драку. — Ах, так! Прекрасно, — возразил я очень спокойно. — Но прежде чем исключать, будьте любезны выслушать мои объяснения. — Пожалуйста. — Иван Павлыч, — начал я торжественно, — вы хотите знать, за что я дал в морду Ромашке? — Без «морд», — сказал Кораблёв. — Хорошо, без «морд». Я дал ему в морду потому, что он подлец. Во-первых, он рассказал Татариновым насчёт меня и Кати. Во-вторых, он подслушивает, что ребята говорят о Николае Антоныче, а потом ему доносит. В-третьих, он без спросу рылся в моём сундучке. Это был форменный обыск. Ребята видели, как я его застал, и это верно — я его ударил. Я сознаю, что неправильно, особенно ногой, но ведь я тоже человек, а не камень. У меня сердце не выдержало. Это может с каждым случиться. — Так. Дальше. — Насчёт Лихо вы уже знаете. Пускай он сперва докажет, что я — идеалист. Вы прочитали сочинение? — Прочитал. Плохое. — Ну, пусть плохое, но идеализм там и не ночевал, за это я могу поручиться. — Допустим. Дальше. — А дальше что же? Все. — Нет, не все. Да ты знаешь, что тебя через милицию искали? — Иван Павлыч… Ну, это верно. Я, правда, Вальке сказал, но пускай это не считается, ладно. Так неужели за то, что я на каникулах уехал — и куда же?.. на родину, где я восемь лет не был, — меня исключат из школы? Ещё когда Кораблёв сказал насчёт милиции, я понял, что без «грома» не обойтись. И не ошибся. Однажды он уже орал на меня — в четвёртом классе, когда Иська Грумант, купаясь, ободрал ногу о камни и я стал лечить его солнечными ваннами и два пальца пришлось отнять. Это был страшный «гром». Теперь он повторился. Выкатив глаза, Кораблёв кричал на меня, а я только робко говорил иногда: — Иван Павлыч! — Молчать! И он сам умолкал на мгновение — просто чтобы перевести дыхание… Таким образом, я постепенно понял, что действительно во многом виноват. Но неужели меня исключат? Тогда все на свете прощай! Прощай, лётная школа! Прощай, жизнь! Кораблёв замолчал наконец. — Ну просто из рук вон! — сказал он. — Иван Павлыч, — начал я не очень дрожащим, а скорее, таким, дребезжащим голосом, — я не стану вам возражать, хотя вы во многом неправы. Но это все равно. Ведь вы не хотите, чтобы меня исключили? Кораблёв помолчал. — Допустим. — Тогда скажите сами, чтó я должен сделать. — Ты должен извиниться перед Лихо. — Хорошо. Только пускай сначала… — Да я говорил с ним! — с досадой возразил Кораблёв. — Он зачеркнул «идеализм». Но оценка осталась прежней. — Оценка — пожалуйста. Хотя это неправильно, что я написал на «чрезвычайно слабо». Такой отметки вообще нет. Плохо с минусом, что ли? — Во-вторых, — продолжал Кораблёв, — ты должен извиниться перед Ромашкой. — Никогда! — Но ты же сам сказал: «Сознаю, что это неправильно». — Да, сказал. Можете меня исключать. Я перед ним извиняться не стану. — Послушай, Саня, — серьёзно сказал Кораблёв: — мне с большим трудом удалось добиться чтобы тебя вызвали на заседание педагогического совета. Но теперь я начинаю жалеть, что хлопотал об этом. Если ты явишься и начнёшь говорить: «Никогда! Можете исключать!» — тебя наверняка исключат, можешь быть в этом совершенно уверен. Он сказал эти слова с особенным выражением, и я сразу понял, на кого он намекает. Николай Антоныч, вежливый, обстоятельный, круглый, мигом представился мне. Вот кто сделает все, чтобы меня исключили! — Мне кажется, что ты не имеешь права рисковать своим будущим ради мелкого самолюбия. — Это не мелкое самолюбие, а честь, Иван Павлыч! — продолжал я с жаром. — Вы что же хотите? Чтобы я смазал историю с Ромашкой, потому что она касается Николая Антоныча, от которого зависит — исключат меня или нет? Вы хотите, чтобы я пошёл на такую страшную подлость? Никогда! Я теперь понимаю, почему он станет настаивать на моём исключении! Он хочет избавиться от меня, чтобы я уехал куда-нибудь и больше не виделся с Катей. Как бы не так! Я все скажу на педсовете. Я скажу, что Ромашка — подлец и что только подлец станет перед ним извиняться. Кораблёв задумался. — Постой, — сказал он. — Ты говоришь, Ромашов подслушивает, что ребята говорят о Николае Антоныче, а потом ему доносит. Но как ты это докажешь? — У меня есть свидетель — Валька. — Какой Валька? — Жуков. Он мне буквально сказал: «Ромашка записывает в книжечку, а потом доносит Николаю Антонычу, что о нём говорят. Донесёт, а потом мне рассказывает. Я уши затыкаю, а он рассказывает». Это я вам передаю буквально. Гм… интересно, — с живостью сказал Кораблёв. — Так что же Валька молчал? Ведь он же, кажется, твой товарищ? Иван Павлыч, Ромашка на него влиял. Он на него смотрел ночью, а Валька этого не выносит. Потом он ему не просто так рассказывал, а под честным словом. Конечно, Валька — дурак, что давал ему честное слово, но раз под честным словом, он уже должен был молчать. Верно? |