Онлайн книга «Лик Черной Пальмиры»
|
Лайк был зол и раздражен. Еще бы, потеря Озхара совершенно нарушила его планы на будущее. В рядах Дозора образовалась новая брешь, которую некем было закрывать. Вместо еще недавно ожидаемого пополнения в лице питерских чародеек — только потери. Правда, Плакуна и Витьку Моисеенко, павших жертвами шального налета одурманенных Ямайцем инквизиторов, пообещали ревоплотить… Но Лайк прекрасно знал реальную цену обещаниям европейской бюрократии. Слова от дела могло отделять целое столетие. Да и вообще до дела могло не дойти. Завулон намекал Лайку, что неплохо бы тому заглянуть в Москву, однако киевлянин в Москву решил не ехать. Хватит, позатыкали хозяйские дыры. Пора и своими скорбными делами заняться. Вот и получилось, что победа для непосредственных исполнителей операции «Черная Пальмира» обернулась сущим поражением. Неудивительно, что Лайк всю дорогу к разговорам был не расположен — с непроницаемым лицом читал купленную в аэропорту книгу. А Швед, невольно чувствующий себя виноватым, если у шефа бывало подобное настроение, оживил плеер, натянул наушники и погрузился в мир звуков. Оставаясь надеяться, что Киев его отогреет и утешит. «Почему? — думал Швед. — Почему Озхар так поступил? Неужели женщина ему дороже дела? Дороже приятелей и соратников?» «Почему люди вообще стремятся друг к другу? Ведь одиночество выгоднее и надежнее. Одному проще — не нужно ни о ком заботиться, и не нужно ради одних близких предавать других близких…» «Почему, зная это, многие тем не менее сами лезут в неволю, подставляют шею под ярмо отношений и вязнут, вязнут в этом коварном болоте, откуда выход только через боль, душевную пустоту и разлуку?» «Почему одни охотно загребают жар для других, хотя прекрасно сознают, что их цинично используют?» «Чем Иные в принципе отличаются от людей, если позволяют себя так цинично использовать?» Отвечать Швед даже не пытался. Вопросы падали в пустоту один за другим, падали, чтобы отдаться эхом в чьих-нибудь душах. А мир оставался таким же неправильным и несправедливым, каким представлялся в далеком детстве, когда кому-то позволено почти все, а прочим — только то, что делать меньше всего хочется. Желанное же, по обыкновению, под запретом. Почти для каждого — исключение составляют лишь те, кто менее всего этого заслужил. Потом Швед решил, что ноет и жалуется, и расстроился еще сильнее. А заодно решил изгнать из головы вообще все мысли до единой и просто раствориться в музыке. Тем более что на затянутой дымкой земле проступили привычные контуры древнего Киева, а в наушниках зазвучала хорошо знакомая песня. Самолет заруливал на посадку. Белый снег, серый лед На растрескавшейся земле. Одеялом лоскутным на ней Город в дорожной петле, А над городом плывут облака, Закрывая небесный свет. А над городом — желтый дым, Городу две тысячи лет, Прожитых под светом Звезды По имени Солнце… Облаков было немного — во всяком случае, не настолько много, чтобы, взглянув в иллюминатор, Швед не мог рассмотреть город. А кто-нибудь там, внизу, так же легко мог задрать голову и разглядеть над Днепром серебристую птицу. И две тысячи лет — война, Война без особых причин. Война — дело молодых, Лекарство против морщин… Эта война почти незаметна. Вот, к примеру, многие питерцы узнают о событиях последних недель? О стычке на Марсовом поле и курьезном пленении Ямайца? Ой, немногие… …И согрета лучами Звезды По имени Солнце… Звезда по имени Солнце заглядывала в иллюминаторы лайнера, бросала подвижные зайчики на обшивку, на противоположные ряды кресел. Пассажиры жмурились. И мы знаем, что так было всегда, Что судьбою больше любим, Кто живет по законам другим И кому умирать молодым. Он не помнит слово «да» и слово «нет», Он не помнит ни чинов, ни имен. И способен дотянуться до звезд, Не считая, что это сон, И упасть опаленным Звездой По имени Солнце… Неправда, Виктор. Города помнят и слово «да», и слово «нет». Они вообще многое помнят. Скорее всего ты это знал. Иначе почему не спел обычным людям четвертый куплет? Тот, который теперь доступен лишь в сумраке? И вот город зажигает огни, Огни — это наши глаза, Город знает нас в ясные дни, Город помнит нас даже в слезах. И за эти две тысячи лет Он к огням наших глаз привык, Он не делит на своих и чужих, Для него мы все только на миг Задержались под светом Звезды По имени Солнце… — Вставай. — Лайк похлопал Шведа по плечу. — Прилетели. Швед выключил плеер и снял наушники. Их встречали Ефим с Платоном Смерекой. Уже в лимузине Лайк, по сложившемуся обычаю со стаканом вермута в руке, подозрительно отстраненно поинтересовался у Шведа: — Ты сам-то хоть понял, что натворил? — В каком смысле? — решил уточнить Швед. А то мало ли что Лайк имеет в виду? — Ты ведь Ямайца опозорил на весь мир. Уделал его без магии. Швед насупился: — А что мне оставалось? Опорожнив одним глотком сразу полстакана, Лайк задумчиво прокомментировал: — Между прочим, ты единым махом подвел черту под одним из старых теоретических споров. Кое-кто долго ратовал за неполное погружение в сумрак. Так действительно и магией пользоваться можно, и силы не настолько теряешь. Но зато любой, даже простой человек, не Иной, может без труда хватить тебя по затылку чем под руку подвернется. — Шеф, — угрюмо спросил николаевец. — Я что-то не пойму, ты меня осуждаешь или же одобряешь? Шереметьев подавил глубокий вздох: — Взять Ямайца без грохота и потерь ты, безусловно, помог. Так что скорее одобряю. Разговору молча внимал Ефим — перебивать он, конечно же, не решался. — Я вижу, ты домой хочешь, — обратился Лайк к Шведу. — Езжай, отлежись. Платон! Через вокзал, пожалуйста! И — тише: — Николаевский как раз через сорок минут. — Спасибо, — пробормотал Швед. Домой ему и правда хотелось. Киев проплывал за тонированными окнами. Перед вокзалом Швед пожал протянутую шефом руку, кивнул Ефиму и вышел. — Я найду тебя через недельку, — сказал Лайк. — Будет большой разбор полетов. — Угу. Пока. Дверь почти бесшумно захлопнулась, и лимузин укатил. |