Онлайн книга «Том 1. Рассказы»
|
Но я так и сработал, вытряхнул на воздух табак и сказал: — Убивайте, как промеж себя располагаете. Мне от казацкой шашки смерть принять, вам, голуби, беспременно на колодезных журавлях резвиться, одна мода!.. Начали они меня очень хладнокровно рубать, и упал я на сыру землю. Фомин из нагана вдарил два раза, грудь мне и ногу прострелил, но тут услыхал я со шляха: Пуць!.. Пуць!.. Пули заюжали круг нас, по бурьянку шуршат. Смелись мои убивцы и ходу! Вижу, по шляху милиция станишная пылит. Вскочил я сгоряча, пробег сажен пятнадцать, а кровь глаза застит и кругом-кругом из-под ног катится земля. Помню, закричал: — Братцы, товарищи, не дайте пропасть! И потух в глазах белый свет… Два месяца пролежал колодой, язык отнялся, память отшибло. Пришел в самочувствие — лап, а левая нога в отсутствии, отрезана — по причине антонова огня… Возвернулся домой из окружной больницы, чикиляю как-то на костыле возле завалинки, а во двор едет станишный военком и, не здороваясь, допрашивается: — Ты почему прозывался председателем реввоенсовета и республику объявил на хуторе? Ты знаешь, что у нас одна республика? По какой причине автономию заводил?! Только я ему на это очень даже ответил: — Прошу вас, товарищ, тут не сурьезничать, а засчет республики могу объяснять: была она по случаю банды, а теперича, при мирном обхождении, называется хутором Топчанским. Но поимейте себе в виду: ежели на советскую власть обратно получится нападение белых гидров и прочих сволочей, то мы из каждого хутора сумеемся сделать крепость и республику, стариков и парнишек на коней посажаем, и я хотя и потерпевши одну ногу, а первый категорически пойду проливать кровь. Нечем ему было супротив меня крыть, и, руку мне пожавши очень крепко, уехал он тем следом обратно. 1925 Кривая стежка
*
Как будто совсем недавно была Нюрка неуклюжей, разлапистой девчонкой. Ходила вразвалку, косо переступая ногами, нескладно помахивала длинными руками; при встрече с чужими сторонилась и глядела из-под платка чернявыми глазами смущенно и диковато. А теперь перешла Ваське дорогу статная грудастая девка, на ходу глянула прямо, чуть-чуть улыбчиво, и словно ветром теплым весенним пахнуло Ваське в лицо. На миг зажмурился, потом глянул вслед, проводил глазами до поворота и тронул коня рысью. Уже на водопое, разнуздывая коня, улыбнулся, вспоминая встречу. Почему-то стояли перед глазами Нюркины руки, уверенно и мягко обнимающие цветастое коромысло, и зеленые ведра, качающиеся в такт шагам. С этой поры искал встречи с ней, к речке ездил нарочно по крайней улице, где был двор Нюркиного отца, и когда видел ее за плетнем или в просвете окна, то радость тепло тлела в груди; натягивал поводья, стараясь замедлить лошадиный шаг. На той неделе в пятницу поехал на луг верхом — поглядеть на сено. После дождя дымилось оно и сладко попахивало прелью. Возле Авдеевых копен увидел Нюрку. Шла она, подобрав подол юбки, хворостиной помахивала. Подъехал. — Здорово, раскрасавица! — Здорово, коль не шутишь, — и улыбнулась. Соскочил с коня Васька, поводья бросил. — Что ищешь, Нюра? — Телок запропастился… Не видал ли где? — Табун давно прошел в станицу, а вашего телка не примечал. Достал кисет, свернул козеножку. Слюнявя газетный клочок, спросил: — Когда ты успела, девка, вымахать такой здоровой? Давно ли в пятишки на песке игралась, а теперь — ишь… Улыбкой прижмурились Нюркины глаза. Ответила: — Что нам делается, Василий Тимофеевич. Вот и ты вроде как недавно без штанов бегал в степь скворцов сымать, а теперь уж в хате, небось, головой за перекладину цепляешься… — Что ж замуж-то не выходишь? — Зажег Васька спичку, чадно дымнул самосадом. Нюрка вздохнула шутливо, руками сокрушенно развела: — Женихов нету! — А я чем же не жених? — Хотел улыбнуться Васька, но улыбка вышла кривая и ненужная. Вспомнил, каким выглядел он в зеркале: щеки, густо изрытые давнишней оспой, чуб курчавый, разбойничий, низко упавший на лоб. — Рябоват вот ты маленечко, а то бы всем ничего… — С лица тебе не воду пить… — багровея, уронил Васька. Нюрка улыбнулась чуть приметно, помахивая хворостиной, сказала: — И то справедливо!.. Что ж, ежели нравлюсь — сватов засылай. Повернулась и пошла к станице, а Васька долго сидел под копною, растирал промеж ладоней приторную листву любистика, думал: «Смеется, стерва, аль нет?» От речки, из лесу, потянуло знобким холодком. Туман, низко пригибаясь, вился над скошенной травой, лапал пухлыми седыми щупальцами колючие стебли, по-бабьи кутал курившиеся паром копны. За тремя тополями, куда зашло на ночь солнце, небо цвело шиповником, и крутые вздыбленные облака казались увядшими лепестками. * * * У Васьки семья — мать да сестра. Хата на краю станицы крепко и осанисто вросла в землю, подворье небольшое. Лошадь с коровой — вот и все имущество. Бедно жил отец Васьки. Вот поэтому-то в воскресенье, покрываясь цветной в разводах шалью, сказала мать Ваське: — Я, сыночек, не прочь. Нюрка — девка работящая и собой не глупая, только живем мы бедно, не отдаст ее за тебя отец… Знаешь, какой норов у Осипа? Васька, надевая сапоги, промолчал, лишь щеки набухли краской. То ли от натуги (сапог больно тесен), то ли еще от чего. Мать кончиком шали вытерла сухие бледные губы, сказала: — Я схожу, Вася, к Осипу, но ить страма будет, коль с крылечка выставят сваху. Смеяться по станице будут… — Помолчала, не глядя на Ваську, шепнула: — Ну, я пойду. — Иди, мамаша, — Васька встал и вяло улыбнулся. * * * Рукавом вытирая лоб, покрывшийся липким и теплым потом, сказала: — У вас, Осип Максимович, товар, а у нас покупатель есть… Из-за этого и пришла… Как вы можете рассудить это? Осип, сидевший на лавке, покрутил бороду и, сдувая с лавки пыль, проговорил: — Видишь, какое дело, Тимофеевна… Я бы, может, и не прочь… Василий, он — парень для нашего хозяйства подходящий. А только выдавать мы свою девку не будем… рано ей невеститься… Ребят-то нарожать — дело немудрое!.. — Тогда уж извиняйте за беспокойствие! Васькина мать поджала губы и, вставая с сундука, поклонилась. — Беспокойствие пустяшное… Что ж спешишь, Тимофеевна? Может, пополудновала бы с нами? — Нет уж… домой поспешать надо… Прощайте, Осип Максимович!.. |