Онлайн книга «Том 3. Тихий Дон. Книга вторая»
|
— Григорий! Тот повернулся боком, стал, не оглядываясь. — Вернись, сынок! — Чего уходишь! Ворочайся! — загремели голоса, и стена лиц повернулась к Григорию. — Офицера заслужил тоже! — Нос нечего воротить! — Он сам в них был! — Тоже казачьей кровушки попился… — Краснопуз! Выкрики долетели до слуха Григория. Стиснув зубы, он слушал, видимо боролся сам с собой; казалось, еще минута — и пойдет без оглядки. Пантелей Прокофьевич и Петро облегченно вздохнули, когда Григорий качнулся, пошел на толпу, не поднимая глаз. Старики разошлись вовсю. С диковинной быстротой был тут же избран атаманом Мирон Григорьевич Коршунов. Серея конопинами белесого лица, он вышел на середину, конфузливо принял из рук прежнего атамана символ власти — медноголовую атаманскую насеку. До этого он ни разу не ходил в атаманах; когда выбирали его — ломался, отказывался, ссылаясь на незаслуженность такой чести и на свою малограмотность. Но старики встретили его подмывающими криками: — Бери насеку! Не супротивничай, Григорич! — Ты у нас в хуторе первый хозяин. — Не проживешь хуторское добро! — Гляди, хуторские паи не пропей, как Семен! — Но-но… этот пропьет! — С базу есть чего взять! — Слупим, как с овечки!.. Так необычны были стремительные выборы, и вся полубоевая обстановка, что Мирон Григорьевич согласился без особых упрашиваний. Выбирали не так, как прежде. Бывало, приезжал станичный атаман, созывались десятидворные, кандидаты баллотировались, а тут — так-таки, по-простому, сплеча: «Кто за Коршунова — прошу отойти вправо». Толпа вся хлынула вправо, лишь чеботарь Зиновий, имевший на Коршунова зуб, остался стоять на месте один, как горелый пень в займище. Не успел вспотевший Мирон Григорьевич глазом мигнуть, — ему уж всучили в руки насеку, заревели издали и под самым ухом: — Магарыч станови! — Все шары накатили тебе! — Обмывать надо! — Качать атамана! Но сотник, прерывая крики, умело направил сход на деловое решение вопросов. Он поставил вопрос о выборе командира отряда и, наверное, наслышанный в Вешенской о Григории, льстя ему, польстил и хутору: — Желательно бы иметь командира — офицера! С тем и дело в случае боя будет успешней и урона меньше будет. А на вашем хуторе героев — хоть отбавляй. Я не могу навязывать вам, станичники, свою волю, но со своей стороны порекомендую вам хорунжего Мелехова. — Какого? — Два их у нас. Офицер, скользя по толпе глазами, остановился на видневшейся позади склоненной голове Григория, — улыбаясь, крикнул: — Григория Мелехова!.. Как вы, станичники? — В добрый час! — Покорнейше просим! — Григорь Пантелевич! Ядрена-голень! — Выходи середь круга! Выходи! — Старики хочут поглядеть на тебя! Подталкиваемый сзади, Григорий, багровея, вышел на середину круга, затравленно оглянулся. — Веди наших сынов! — Матвей Кашулин стукнул костылем и размашисто закрестился. — Веди и руководствуй ими, чтоб они у тебя, как гуси у доброго гусака, в шайке сохранялись. Как энтот караулит своих племяков и оберегает от хищного зверя и человека, так и ты оберегай! Сумей ишо четыре креста заслужить, давай тебе бог! — Пантелей Прокофич, сын у тебя!.. — Голова у него золотая! Мозговит, сукин кот! — Черт хромой, станови хучь четверть! — Га-га-га-га!.. Об-мо-е-е-ем!.. — Господа старики! Тише! Может, назначим две али три переписи безо всяких охотов? Охотники не то пойдут, не то нет… — Три года! — Пять! — Охотников набирать! — Сам ступай, какой тебя… держит? К сотнику, о чем-то говорившему с новым атаманом, подошли четверо стариков с верхнего конца хутора. Один из них, мелкий беззубый старичонка, по уличному прозвищу Сморчок, был известен тем, что всю жизнь сутяжничал. Он так часто ездил в суд, что единственная белая кобыла, которая была у него в хозяйстве, настолько изучила туда дорогу, что стоило пьяному ее хозяину упасть в повозку и крикнуть свиристящим дискантом: «В суд!» — кобыла сама направлялась по дороге в станицу… Сморчок, стягивая шапчонку, подошел к сотнику. Остальные старики, из них один — крепкий хозяин, уважаемый всеми, Герасим Болдырев, остановились возле. Сморчок, помимо всех прочих достоинств отличавшийся краснобайством, первый затронул сотника: — Ваше благородие! — Что вам, господа старики? — сотник любезно изогнулся, наставляя большое, с мясистой мочкой ухо. — Ваше благородие, вы, значит, не дюже наслышаны об нашем хуторном, коего вы определили нам в командиры. А мы вот, старики, обжалуем это ваше решение, и мы — правомочны на это. Отвод ему даем! — Какой отвод? В чем дело? — А в том, что как мы могем ему доверять, ежели он сам был в Красной гвардии, служил у них командиром и только два месяца назад как вернулся оттель по ранению. Сотник порозовел. Уши его будто припухли от прилива крови. — Да не может быть! Я не слышал про это… Мне никто ничего не говорил на этот счет… — Верно, был в большевиках, — сурово подтвердил Герасим Болдырев. — Не доверяем мы ему! — Сменить его! Казаки вон молодые что гутарют? «Он, — гутарют, — нас в первом же бою предаст!» — Господа старики! — крикнул сотник, приподнимаясь на цыпочки; он обращался к старикам, хитро минуя фронтовиков. — Господа старики! В отрядные мы выбрали хорунжего Григория Мелехова, но не встречается ли к этому препятствий? Мне заявили сейчас, что он зимою сам был в Красной гвардии. Можете ли вы ему доверить своих сынов и внуков? И вы, братья фронтовики, со спокойным ли сердцем пойдете за таким отрядным? Казаки ошалело молчали. Крик вырос сразу; из отдельных восклицаний и возгласов нельзя было понять ни одного слова. Потом уже, когда, поорав, умолкли, на середину круга вышел клочкобровый старик Богатырев, снял перед сбором шапку, огляделся. — Я так думаю своим глупым разумом — что Григорию Пантелевичу не дадим мы этую должность. Был за ним такой грех, — слыхали мы все про это. Пущай он наперед заслужит веру, покроет свою вину, а посля видать будем. Вояка из него — добрый, знаем… но ить за мгой и солнышка не видно: не видим мы его заслугу — глаза нам застит его служба в большевиках!.. — Рядовым его! — запальчиво кинул молодой Андрей Кашулин. — Петра Мелехова командиром! — Нехай Гришка в табуне походит! |