Онлайн книга «Том 4. Тихий Дон. Книга третья»
|
— А, сынок, живого видать! На́ гости вот приехали, не спроша заезжаем. Григорий на ходу обнял широкие отцовы плечи, начал отцеплять с барков постромки. — Не ждал, говоришь, Григорий? — Конешно. — А мы вот в обувательских… Захватили. Снаряды вам привезли, — только воюйте. Распрягая лошадей, они перебрасывались отрывистыми фразами. Дарья забирала с брички харчи и зерно лошадям. — А ты чего приехала? — спросил Григорий. — С батей. Он у нас хворый, со Спасов никак не почуне́ется. Мать забоялась: случись чего, а он один на чужой стороне… Кинув лошадям яркозеленого пахучего пырея, Пантелей Прокофьевич подошел к Григорию, спросил хриплым шепотом, беспокойно расширяя черные, с нездоровыми кровянистыми белками глаза: — Ну, как? — Ничего. Воюем. — Слыхал брехню, вроде дальше границы не хотят казаки выступать… Верно? — Разговоры… — уклончиво ответил Григорий. — Что ж это вы, братцы? — как-то отчужденно и растерянно заговорил старик. — Как же так? А у нас старики надеются… Опричь вас кто же Дон-батюшку в защиту возьмет? Уж ежели вы — оборони господь! — не схотите воевать… Да как же это так? Обозные ваши брехали… Смуту сеют, сукины дети! Вошли в хату. Собрались казаки. Разговор вначале вертелся вокруг хуторских новостей. Дарья, пошептавшись с хозяйкой, развязала сумку с харчами, собрала вечерять. — Гутарют, будто ты уж с сотенных снятый? — спросил Пантелей Прокофьевич, принаряжая костяной расческой свалявшуюся бороду. — Взводным я теперь. Равнодушный ответ Григория кольнул старика. Пантелей Прокофьевич собрал на лбу ложбины, захромал к столу и, суетливо помолившись, вытирая полой чекменька ложку, обиженно спросил: — Это за что такая немилость? Аль не угодил начальству? Григорию не хотелось говорить об этом в присутствии казаков, досадливо шевельнул плечом. — Нового прислали… С образованием. — Так им и ты служи, сынок! Распроценятся они скоро! Ишь с образованием им приспичило! Меня, мол, за германскую дивствительно образовали, небось побольше иного очкастого знаю! Старик явно возмущался, а Григорий морщился, искоса поглядывал: не улыбаются ли казаки? Снижение в должности его не огорчило. Он с радостью передал сотню, понимая, что ответственности за жизнь хуторян нести не будет. Но все же самолюбие его было уязвлено, и отец разговором об этом невольно причинял ему неприятность. Хозяйка дома ушла на кухню, а Пантелей Прокофьевич, почувствовав поддержку в лице пришедшего хуторянина Богатырева, начал разговор: — Стал-быть, взаправду мыслишку держите дальше границ не ходить? Прохор Зыков, часто моргая телячье-ласковыми глазами, молчал, тихо улыбался. Митька Коршунов, сидя на корточках у печки, обжигая пальцы, докуривал цыгарку. Остальные трое казаков сидели и лежали на лавках. На вопрос что-то никто не отвечал. Богатырев горестно махнул рукой. — Они об этих делах не дюже печалуются, — заговорил он гудящим густым басом. — По них хучь во полюшке травушка не расти… — А зачем дальше идтить? — лениво спросил болезненный и смирный казачок Ильин. — Зачем идтить-то? У меня вон сироты посля жены остались, а я буду зазря жизню терять… — Выбьем из казачьей земли — и по домам! — решительно поддержал его другой. Митька Коршунов улыбнулся одними зелеными глазами, закрутил тонкий пушистый ус. — А по мне, хучь ишо пять лет воевать. Люблю! — Выхо-ди-и!.. Седлай!.. — закричали со двора. — Вот видите! — отчаянно воскликнул Ильин. — Видите, отцы! Не успели обсушиться, а там уж — «выходи»! Опять, значит, на позицьи. А вы гутарите: границы! Какие могут быть границы? По домам надо! Замиренья надо добиваться, а вы гутарите… Тревога оказалась ложной. Григорий, озлобленный, ввел во двор коня, без причины ударил его сапогом в пах и, бешено округляя глаза, гаркнул: — Ты, черт! Ходи прямо! Пантелей Прокофьевич курил у двери. Пропустив входивших казаков, спросил: — Чего встомашились? — Тревога!.. Табун коров за красных сочли. Григорий снял шинель, присел к столу. Остальные, кряхтя, раздевались, кидали на лавки шашки и винтовки с подсумками. Когда все улеглись спать, Пантелей Прокофьевич вызвал Григория на баз. Присели на крыльце. — Хочу погутарить с тобой. — Старик тронул колено Григория, зашептал: — Неделю назад ездил я к Петру. Ихний Двадцать восьмой полк за Калачом зараз… Я, сынок, поджился там неплохо. Петро — он гожий, дюже гожий к хозяйству! Он мне чувал одежи дал, коня, сахару… Конь справный… — Погоди! — сурово перебил его Григорий, обожженный догадкой. — Ты сюда не за этим заявился? — А что? — Как — что? — Люди ить берут, Гриша… — Люди! Берут! — не находя слов, с бешенством повторял Григорий. — Своего мало? Хамы вы! За такие штуки на германском фронте людей расстреливали!.. — Да ты не сепети! — холодно остановил его отец. — Я у тебя не прошу. Мне ничего не надо. Я нынче живу, а завтра ноги вытяну… Ты об себе думай. Скажи на милость, какой богатей нашелся! Дома одна бричка осталась, а он… Да и что ж не взять у энтих, какие к красным подались?.. Грех у них не брать! А дома каждая лычка бы годилась. — Ты мне оставь это! А нет — я живо провожу отсель! Я казакам морды бил за это, а мой отец приехал грабить жителев! — дрожал и задыхался Григорий. — За это и с сотенных прогнали! — ехидно поддел его отец. — На черта мне это сдалось! Я и от взвода откажусь!.. — А то чего же! Умен, умен… С минуту молчали. Григорий, закуривая, при свете спички мельком увидел смущенное и обиженное лицо отца. Только сейчас ему стали понятны причины отцова приезда. «Для этого и Дарью взял, чертяка старый! Грабленое оберегать», — думал он. — Степан Астахов объявился. Слыхал? — равнодушно начал Пантелей Прокофьевич. — Как это? — Григорий даже папиросу выронил из рук. — А так. Оказалось — в плену он был, а не убитый. Пришел справный. Там у него одежи и добра — видимо-невидимо! На двух подводах привез, — прибрехнул старик, хвастая, как будто Степан был ему родной. — Аксинью забрал и зараз ушел на службу. Хорошую должность ему дали, етапным комендантом идей-то, никак в Казанской. — Хлеба много намолотили? — перевел Григорий разговор. — Четыреста мер. — Внуки твои как? — Ого, внуки, брат, герои! Гостинца бы послал. |