Онлайн книга «Том 5. Тихий Дон. Книга четвертая»
— Послухай. Прохор приподнял от седельной подушки голову, услышал глухой и далекий раскат орудийного выстрела. Умылись, поели сала и выехали из ожившего участка. В проулках рядами стояли сани, суетились люди, в предрассветной тьме кто-то хрипло кричал: — Нет уж, хороните их сами! Пока мы выроем на шесть человек могилу — полдень будет! — Та хиба ж мы обязаны их ховать? — спокойно спрашивал второй. — Небось, зароете! — кричал хрипатый. — А не хочете — пусть лежат, тухнут у вас, мне дела нет! — Та шо вы, господин дохтор! Нам колы усих ховать, яки из проезжих помырають, так тике це и робыть. Мабуть сами приберете? — Иди к черту, олух царя небесного! Что мне, из-за тебя лазарет красным сдавать прикажешь? Объезжая запрудившие уличку подводы, Григорий сказал: — Мертвые никому не нужны… — Тут до живых-то дела нету, а то — мертвые, — отозвался Прохор. На юг двигались все северные станицы Дона. Многочисленные обозы беженцев перевалили через железную дорогу Царицын — Лихая, приближались к Манычу. Находясь неделю в дороге, Григорий расспрашивал о татарцах, но в хуторах, через которые доводилось ему проезжать, татарцы не были; по всей вероятности, они уклонились влево и ехали, минуя слободы украинцев, через казачьи хутора на Обливскую. Только на тринадцатые сутки Григорию удалось напасть на след хуторян. Уже за железной дорогой, в одном из хуторов он случайно узнал, что в соседнем доме лежит больной тифом казак Вешенской станицы, Григорий пошел узнать, откуда этот больной, и, войдя в низенькую хатенку, увидел лежавшего на полу старика Обнизова. От него он узнал, что татарцы уехали позавчера из этого хутора, что среди них много заболевших тифом, что двое уже умерли в дороге и что его, Обнизова, оставили тут по его собственному желанию. — Коль почуне́юсь и красные товарищи смилуются надо мной, не убьют — как-нибудь доберусь до дому, а нет — помру тут. Помирать-то все одно где, везде несладко… — прощаясь с Григорием, сказал старик. Григорий спросил о здоровье отца, но Обнизов ответил, что ничего не может сказать, так как ехал на одной из задних подвод и от хутора Малаховского Пантелея Прокофьевича не видел. На следующей ночевке Григорию повезло: в первом же доме, куда он зашел, чтобы попроситься переночевать, встретил знакомых казаков с хутора Верхне-Чирского. Они потеснились, и Григорий устроился возле печки. В комнате вповалку лежало человек пятнадцать беженцев, из них трое больных тифом и один обмороженный. Казаки сварили на ужин пшенной каши с салом, радушно предложили Григорию и его спутникам. Прохор и Григорий ели с аппетитом, Аксинья отказалась. — Аль не голодная? — спросил Прохор, за последние дни без видимой причины изменивший свое отношение к Аксинье и обращавшийся с ней грубовато, но участливо. — Что-то тошно мне… — Аксинья накинула платок, вышла во двор. — Не захворала она? — обращаясь к Григорию, спросил Прохор. — Кто ее знает. — Григорий отставил тарелку с кашей, тоже вышел во двор. Аксинья стояла около крыльца, прижав к груди ладонь. Григорий обнял ее, с тревогой спросил: — Ты чего, Ксюша? — Тошно, и голова болит. — Пойдем в хату, приляжешь. — Иди, я зараз. Голос у нее был глухой и безжизненный, движения вялые. Григорий пытливо посмотрел на нее, когда она вошла в жарко натопленную комнату, заметил горячий румянец на щеках, подозрительный блеск глаз. Сердце у него тревожно сжалось: Аксинья была явно больна. Он вспомнил, что и вчера она жаловалась на озноб и головокружение, а перед утром так вспотела, что курчеватые на шее прядки волос стали мокрые, словно после мытья, он заметил это, проснувшись на заре, и долго не сводил глаз со спавшей Аксиньи и не хотел вставать, чтобы не потревожить ее сон. Аксинья мужественно переносила дорожные лишения, она даже подбадривала Прохора, который не раз говаривал: «И что это за черт, за война, и кто ее такую выдумал? Едешь день-деньской, а приедешь — заночевать негде, и неизвестно, докуда же так будем командироваться?» Но в этот день не выдержала и Аксинья. Ночью, когда улеглись спать, Григорию показалось, что она плачет. — Ты чего это? — спросил он шепотом. — Чего у тебя болит? — Захворала я… Как же теперь будем? Бросишь меня? — Ну, вот, дура! Как же я тебя брошу? Не кричи, может — это так у тебя, приостыла с дороги, а ты уж испужалась. — Гришенька, это — тиф! — Не болтай зря! Ничего не видно; лоб у тебя холодный, может — и не тиф, — утешал Григорий, но в душе был убежден, что Аксинья заболела сыпняком, и мучительно раздумывал, как же поступить с ней, если болезнь свалит ее с ног. — Ох, тяжело так ехать! — шептала Аксинья, прижимаясь к Григорию. — Ты глянь, сколько народу набивается на ночевках! Вши нас заедят, Гриша! А мне и обглядеть себя негде, скрозь — мужчины… Я вчера уж вышла в сарай, растелешилась, а их на рубахе… Господи, я сроду такой страсти не видала! Я как вспомню про них — и тошно мне становится, исть ничего не хочу… А вчера ты видал у этого старика, какой на лавке спал, сколько их? Прямо посверх чекменя полозеют. — Ты об них не думай, заладила черт-те об чем! Ну, вши — и вши, их на службе не считают, — с досадой прошептал Григорий. — У меня все тело зудит. — У всех зудит, чего ж теперь делать? Терпи. Приедем в Екатеринодар — там обмоемся. — А чистое хучь не надевай, — со вздохом сказала Аксинья. — Пропадем мы от них, Гриша! — Спи, а то завтра рано будем трогаться. Григорий долго не мог уснуть. Не спала и Аксинья. Она несколько раз всхлипнула, накрыв голову полой шубы, потом долго ворочалась, вздыхала и уснула только тогда, когда Григорий, повернувшись к ней лицом, обнял ее. Среди ночи Григорий проснулся от резкого стука. Кто-то ломился в дверь, зычно кричал: — А ну, открывайте! А то дверь сломаем! Поснули проклятые!.. Хозяин, пожилой и смирный казак, вышел в сени, спросил: — Кто такой? Чего вам надо? Ежли ночевать — так у нас негде, и так полным-полно, повернуться негде. — Открывай, тебе говорят! — кричали с надворья. В переднюю комнату, широко распахнув двери, ввалилось человек пять вооруженных казаков. — Кто у тебя ночует? — спросил один из них, чугунно черный от мороза, с трудом шевеля замерзшими губами. — Беженцы. А вы кто такие? Не отвечая, один из них шагнул в горницу, крикнул: — Эй, вы! Разлеглись! Выметайтесь отсель зараз же! Тут войска становются. Подымайтесь, подымайтесь! Да попроворней, а то мы скоро вас вытряхнем! — Ты кто такой, что так орешь? — хриплым спросонья голосом спросил Григорий и медленно поднялся. |