Книга Близкие люди, страница 38 – Татьяна Устинова

На курортах почему-то следовало искать романтического уединения, которого он не желал, но искал по долгу службы.

На яхте ее укачивало. От арбуза у нее случалось расстройство желудка, и два дня нужно было сидеть в номере, держа ее слабую холодную руку. В бар они спускались только вдвоем и пили только томатный сок. Где-то дня через два после избавления от расстройства желудка она непременно обдирала о камни нежную ступню и больше не могла купаться. И они переставали купаться.

Она никогда и нигде не работала, но время от времени записывалась на какие-нибудь курсы, например, под названием «Язык и цивилизация». На время посещения курсов она превращалась в бизнес-леди, что означало отсутствие еды и чистых рубашек. Курсы заканчивались, она сворачивалась в клубочек в уголке дивана и смотрела «Унесенных ветром». Этих «унесенных» Чернов ненавидел.

За мамашей тоже следовало ухаживать, подносить лекарства, хотя, как писали в каком-то романе, «может, он и был нездоров, но никто не помнил, чтобы хоть раз он был болен».

Дочь она называла «мое сокровище», а при виде несовершенства зятя только вздыхала смиренным вздохом богородицы.

Он разлюбил жену очень быстро, года через три, наверное. Он не только разлюбил ее, но и все про нее понял. Понял, оценил, взвесил — и остался. Разводиться было лень и некогда — тогда как раз началась самая работа, «Строительные технологии» только родились, и компания, как грудной ребенок, забирала все силы. Да и не знал он тогда, зачем ему разводиться.

Потом появилась Саша Волошина, и Чернов совсем приуныл.

Но думать об этом было никак нельзя и даже опасно.

Для начала он должен найти выход из положения и удержать себя в рамках пионерских романтических отношений с Сашей.

У Вадима Чернова была железная воля, и он был уверен, что в этих рамках он себя удержит. Или… почти уверен.

С выходом было сложнее. Пока никакого просвета в черном тоннеле он не видел и даже не представлял себе, в какую сторону нужно двигаться, чтобы выбраться из него.

Когда к пяти часам вернулся Степан, Чернов по-прежнему сидел за его столом, закинув за голову большие загорелые руки.

— Ты чего? — спросил Степан, отдуваясь. На улице было жарко, а кондиционер в машине не работал с прошлого лета.

— Ничего, — пожал плечами Чернов, посидел еще секунду, поднялся и вышел. Через пять минут он устроил жуткий скандал в отделе маркетинга, который к выставке в Нижнем оказался совсем не готов, по крайней мере по черновским понятиям о готовности. Скандал бушевал довольно долго и стал затихать, только когда до приезда немцев оставалось минут десять.

Немцы прибыли вовремя и отняли у руководства «Строительных технологий» вдвое больше времени, чем руководство рассчитывало. Они отбыли только в девятом часу, очень довольные — или делающие такой вид. Чернову к тому времени уже раз шесть позвонила супруга, ожидающая немедленной доставки гуманитарной помощи и медикаментов. На седьмом звонке Чернов мобильный выключил и сразу после совещания уехал.

За Черновым понуро потянулся отдел маркетинга, не посмевший убраться домой до отъезда самодура-начальника. Остались только компьютерщики, которые по свойственной всем компьютерщикам привычке предпочитали работать по ночам.

И Степан собрался домой, с тоской думая об обязательном антрекоте на ужин и о таком же обязательном, как антрекот, скандале с сыном.

Он проверил кондиционеры, похлопал себя по карманам, удостоверясь, что телефон с ним, пыхтя, выудил из-под стола портфель, погасил свет и захлопнул дверь. В офисе было по-вечернему просторно и тихо, как в библиотеке, и по-библиотечному же светились синие люминесцентные лампы над кадками с диковинными растениями. Эти растения в кадках, как и зеленый ковролин, и плотные зеленые жалюзи, были Сашкиной затеей и потому очень нравились Степану.

Он свернул было к лифту, но увидел распахнутую дверь в ее комнату и решил узнать, почему она до сих пор не ушла.

Он был уже на пороге, оставалось сделать только один шаг и зарычать — его очень веселила мысль о том, как он сейчас ее напугает.

Непонятно, что остановило его. Толи какое-то предчувствие, то ли инстинкт, заставивший его замереть за секунду до того, как она произнесла больным, замученным, чужим голосом:

— Господи Боже мой…

Степан застыл, как в детской игре, не успев опустить ногу.

Он даже не понял в первую секунду, что слышит ее, Сашин, голос, так он был ужасен. Степан еще ничего не понял, но уже знал — что-то случилось.

Ничего нельзя изменить — что-то случилось.

— Хорошо, — сказала она совсем рядом, — я согласна. Да, да! Никто не знает. Я согласна на все.

И еще спустя секунду, почти шепотом:

— Господи, я была уверена, что все кончилось…

Щелчок — она положила трубку. И заскулила, тихо и жалобно, как побитый щенок.

«Нужно уходить. Сейчас она почувствует мое присутствие, и мне придется сознаться в том, что я все слышал, а ей придется что-то мне объяснять».

От этой мысли у него взмок висок.

«Я не хочу слушать. Не стану слушать ее ложь. Она непременно мне солжет, и это будет конец всему. Всему. Я не желаю знать, что она скрывает. Черт побери, я хочу, чтобы эта женщина осталась в моей жизни. Мне нужно, чтобы она осталась. Просто необходимо!»

Он сделал шаг назад. Мягкий ковролин — Сашина затея! — заглушал шаги. В коридоре было по-прежнему пусто.

— Кто там? — словно очнувшись, вдруг спросила она совсем рядом. — Здесь кто-то есть?

До лифта было два шага, до лестницы — один.

Тяжело дыша и обливаясь потом, он выскочил на лестницу, взбежал на один пролет и замер, как преступник, которого чуть было не поймали на месте преступления.

По мягкому ковролину прошелестели шаги, она пробежала мимо лестничной клетки, и каблучки зацокали по плитам лифтового холла. Степан на лестнице перевел дыхание и прислушался.

Каблучки вернулись на ковролин, удалились, вновь приблизились и снова зацокали — Саша выскочила на лестницу.

Он видел внизу, в проеме, между полированными лестничными перилами, платиновые волосы и чувствовал, как оттуда веет чудовищным страхом, как могильным духом из склепа. Она потопталась на площадке, заглянула вниз, что-то пробормотала и изменившейся старушечьей походкой побрела к своей комнате.

Из осторожности — а может, из трусости — Степан постоял еще минуты две, потом пошел, но почему-то не вниз, а вверх, дошел до пятого этажа и оттуда вызвал лифт. В голове у него гудело.