Онлайн книга «Близкие люди»
|
Она не учла этого, когда согласилась посидеть с Иваном в качестве временной няньки. Тогда она была совершенно уверена, что это просто работа на лето за очень хорошие деньги, Вот дура. При чем тут деньги?.. — Пить хочу, — сказал рядом Иван и деловито полез в ее рюкзак. — А где наша вода? — В наружном кармане, — ответила Ингеборга и добавила, больше для порядка: — Когда лезешь в чужую сумку, нужно сначала спрашивать разрешения. Смежив длинные светлые ресницы, Иван глотал воду, на мордахе у него было написано неописуемое блаженство. — Я же не в чужую, — возразил он, отрываясь от бутылки и дыша тяжело, как набегавшийся жеребенок, — я же в нашу!.. Ингеборга засмеялась. Что там великие авторитеты думают на этот счет? В смысле «губительных последствий»? А сумка-то действительно «наша»… — Иван, мы сейчас пойдем обедать, — объявила Ингеборга, решив, что не будет никаких губительных последствий, если она оставит эту сумку без внимания. — Уже половина третьего. — А можно я еще разочек прокачусь? — немедленно заныл Иван. — Я только туда и обратно, а вы на меня посмотрите, ладно? Ну пожалуйста… — Хорошо, — согласилась Ингеборга легко, — один круг, и мы идем обедать. Кстати, ты особенно не старайся выложить все силы прямо сейчас. После обеда мы тоже можем покататься. Если захотим, конечно. — Что, правда? — спросил Иван недоверчиво, но Инга Арнольдовна лишь посмотрела как-то так, как умела смотреть только она одна, и так, что сразу становилось ясно — она не обманывает, не морочит ему голову и не старается от него отвязаться. А Клара только и делала, что обманывала его!.. Ножки-дощечки, обутые в двухсотдолларовые коньки, проделали замысловатый пируэт, и, стараясь делать все правильно, Иван покатил по аллее. Худая мокрая спина и несуразно длинные руки, которыми он беспорядочно махал, выражали щенячий восторг. Ингеборга тоже хлебнула воды из бутылки и засунула ее обратно в карман рюкзака. Господи, какой скотиной должна быть женщина, которой хватило духу его бросить! Ну ладно мужа — муж действительно не подарок, — но такого мальчишку! Ингеборга решительно заправила под кепку выбившуюся прядь волос, поднялась с лавочки и подхватила рюкзак. Что-то ее все тянет на ту самую слезливую жалость, которую она так решительно осуждала десять минут назад. Иван выехал из-за поворота — лицо сосредоточенное, губы сжаты, — с некоторым усилием выровнял ноги и стал разгоняться. И все-таки не удержался, глянул — наблюдает она за ним или нет — и, увидев что наблюдает, улыбнулся короткой победной улыбкой. Ингеборга шмыгнула носом и помахала ему рукой, хотя он уже смотрел под ноги, а не на нее. — Здрасьте, — сердито сказал кто-то у нее за спиной, — я вас еле нашел. От неожиданности она повернулась как-то на редкость неловко, коньки, поехали у нее из-под ног, и, чтобы не упасть, она со всего маху плюхнулась задом на лавочку. Пластмассовая бутылка в рюкзаке издала подозрительно неприличный звук. Павел Андреевич посмотрел, как показалось Ингеборге, с недоумением. — Папа?!! — издали заорал Иван. — Папа, это ты?!! — Нет, — сказал папа, — это не я. А это не ты? — Папа!!! Папочка!!! Раскинув руки, Иван подлетел, прыгнул, повис, беспорядочно тычась лицом куда попало. Коньки лупили по скамейке, сияли кривоватые передние зубы, и распластанная на лавочке Ингеборга вдруг подумала, что знает теперь, как выглядит беспредельное, полное, вселенское счастье. — Папочка, откуда ты приехал?! Как ты нас нашел?! А мы даже не знали, что ты собираешься приехать! Папка!!! Слушай, а ты обратно когда уедешь? — Завтра утром, — сказал отец и сел вместе с Иваном на скамейку, рядом с Ингеборгой, — у меня… свободное время оказалось. — Утром? — не поверил Иван и, отстранившись, посмотрел отцу в лицо. Но по его лицу тоже было похоже, что он говорит правду, — ты будешь с нами кататься? — Я посмотрю, как вы катаетесь, — пообещал отец. — Меня Инга Арнольдовна весь день учит! Инга Арнольдовна, можно я проедусь, ну, специально для папы, а? Один раз только! А потом обедать. Можно? Ингеборга кивнула, и, поминутно оглядываясь, Иван покатил по аллее. — Не смотрите на меня с таким изумлением, — попросил Степан мрачно, — вы меня нервируете. Иван опять оглянулся, и Степан махнул ему рукой. — У нас… несчастье. Умер мой прораб, Петрович. Я с ним хрен знает сколько лет работал. — Как умер? Когда? — Сегодня ночью. Прямо в Сафоново, где мы вчера водку пили. То ли от водки, то ли от сердца, то ли неизвестно от чего… — Как неизвестно? — повторила Ингеборга растерянно. — Почему неизвестно? — Потому что странные дела у меня на объекте творятся, Инга Арнольдовна, — ответил Степан, — ну то есть очень странные… — Пап! — крикнул Иван. — Ну как?! — Высший, класс! — прокричал в ответ Степан. — Это вы его научили? Ингеборга молча кивнула, рассматривая его. После вчерашнего, когда его привез какой-то сотрудник и с извиняющейся улыбкой почти втащил в квартиру, выглядел он плохо — глаза заплыли, хомячьи щеки горят лихорадочным румянцем, губы потрескались и запеклись. Весь вид выражал отчаяние и покорность судьбе. Или это не после вчерашнего? Это, пожалуй, что-то похуже, чем банальный похмельный синдром. Неужели так убивается по своему прорабу?! — Я довел все дела до логической точки и уехал, — зачем-то объяснил Степан. — Продолжать буду завтра. Сегодня у меня сил нет. Он вдруг наклонился вперед и взялся руками за голову. — Нет у меня сил, — повторил он глухо, — все кончились. Тотчас же ему стало противно, что он устраивает такое представление перед училкой, он разогнулся и посмотрел злобно. Однако училка смотрела на него участливо, без заполошного любопытства и укротительского азарта. Все они поначалу прикидываются сочувствующими и понимающими, а потом находят самое больное место и начинают за него кусать. И кусают до тех пор, пока боль не пожирает все остальные чувства. Тогда они на некоторое время останавливаются и с живым интересом ждут, что будет дальше. И по силе агонии безошибочно определяют, что это — уже конец или еще возможно продолжение… |