Книга Дьюма-Ки, страница 49 – Стивен Кинг

— Если отношения порвала ты, тогда ты по-прежнему можешь на него повлиять. И твоего влияния хватит, чтобы спасти ему жизнь. Я знаю, это нелегко, но ты уже влипла в эту историю.

— Как бы не так! Между нами всё кончено.

— Если он наложит на себя руки, я сомневаюсь, что всю оставшуюся жизнь ты будешь мучиться угрызениями совести… но, думаю, один тяжёлый год тебе гарантирован. Может, и два.

— Нет. Я буду спать, как младенец.

— Извини, Панда, я тебе не верю.

Этим ласковым именем я не называл её много лет, и не знаю, откуда оно выплыло, но Пэм сломалась. Расплакалась. На этот раз без злости.

— Ну почему ты такой мерзавец? Почему не отстанешь от меня?

И мне хотелось именно этого. А ещё принять пару болеутоляющих таблеток. И, возможно, распластаться на кровати, и поплакать самому, хотя в последнем уверенности не было.

— Скажи ему, что ты знаешь. Скажи ему, что он должен пойти к психиатру и вновь начать принимать антидепрессанты. И что самое важное, скажи ему, если он покончит с собой, ты расскажешь всем, начиная с его матери и брата. И как бы он ни старался, все узнают, что его смерть самоубийство.

— Я не могу этого сделать! Не могу! — В её голосе звучала беспомощность.

Я подумал и решил, что целиком и полностью вручил жизнь Тома Райли в её руки. Просто передал по телефонному проводу. Такое перекладывание ответственности совершенно не вязалось с прежним Эдгаром Фримантлом, но, разумеется, тот Эдгар Фримантл и подумать не мог, что будет рисовать закаты. Или играть с куклами.

— Тебе решать, Панда. Всё может пойти прахом, если он больше не любит тебя, но…

— Он-то любит. — Беспомощности в её голосе ещё прибавилось.

— Тогда скажи Тому, что он должен снова начать жить, нравится ему это или нет.

— Старина Эдгар, по-прежнему решающий вопросы. — В голосе Пэм слышалась усталость. — Даже из своего островного королевства. Старина Эдгар. Эдгар-Монстр.

— Мне больно это слышать.

— Вот и славно. — И она положила трубку.

Я ещё посидел на диване. Закат становился ярче, а воздух во «флоридской комнате» — холоднее. Те, кто думает, что во Флориде нет зимы, сильно ошибаются. В 1977 году в Сарасоте выпал снег, и его покров толщиной достигал дюйма. Я полагаю, холодно бывает везде. Готов спорить, снег выпадает даже в аду, хотя и сомневаюсь, что он долго там лежит.

Уайрман позвонил сразу после полудня и спросил, остаётся ли в силе приглашение на просмотр моих картин. Под ложечкой, конечно, сосало, я помнил его обещание (или угрозу) высказаться честно и откровенно, но я сказал ему приходить.

Я выставил, как мне казалось, шестнадцать лучших… хотя в ясном, холодном свете того январского дня выглядели они все довольно дерьмово. Рисунок Карсона Джонса по-прежнему лежал на полке стенного шкафа в моей спальне. Я его достал, прикрепил к куску оргалита и поставил в конец ряда. Карандашные цвета выглядели неряшливо и неказисто в сравнении с красками, и, разумеется, рисунок был меньше остальных, но я всё равно думал, что в нём что-то есть.

Мелькнула мысль добавить рисунок человека в красном, но делать этого я не стал. Не знаю почему. Может, потому, что от него у меня самого по коже бежали мурашки. Зато я выставил «Здрасьте» — карандашный рисунок танкера.

Уайрман прибыл в ярко-синем гольф-каре, разрисованном жёлтым в модном стиле «пинстрайпинг». [78] Звонить ему не пришлось. Я встретил его у двери.

— Очень уж ты зажатый, мучачо. — Уайрман улыбнулся. — Расслабься. Я не доктор, и тут не врачебный кабинет.

— Ничего не могу с собой поделать. Если бы шла приёмка нового дома, и ты был строительным инспектором, я бы, возможно, и расслабился, а так…

— Но ты говоришь о прошлой жизни, — указал Уайрман. — А это — твоя новая, в которой ты ещё не сносил ни одной пары туфель.

— Я говорю о значимости события.

— Ты чертовски прав. Если уж разговор зашёл о твоём прошлом, ты позвонил жене насчёт того дела, которое мы обсуждали?

— Да. Хочешь получить подробный отчёт?

— Нет. Хочу только знать, остался ли ты доволен разговором?

— После того как я пришёл в себя в больнице, ни один разговор с Пэм удовольствия мне не доставил. Но я практически уверен, что она поговорит с Томом.

— Тогда считаем вопрос закрытым, свин. «Бейб», тысяча девятьсот девяносто пятый год. — Он уже переступил порог и с интересом оглядывался. — Мне нравится, как ты тут всё устроил.

Я расхохотался. На самом деле я даже не убрал с телевизора табличку с требованием не курить.

— Джек по моей просьбе поставил наверху «беговую дорожку», и это единственная новая вещь, не считая мольберта. Как я понимаю, ты бывал здесь раньше?

Он загадочно улыбнулся.

— Мы все бывали здесь раньше, амиго… и это покруче профессионального футбола. Питер Страуб, год тысяча девятьсот восемьдесят пятый.

— Я тебя не понимаю.

— Я работаю у мисс Истлейк уже шестнадцать месяцев. Мы всё время живём здесь, если не считать короткой и доставившей массу неудобств поездки в Сент-Пит, когда Флорида-Кис эвакуировали при подходе урагана «Фрэнк». В любом случае последние люди, которые арендовали «Салмон-Пойнт»… извини меня, «Розовую громаду», прожили две недели из восьми, на которые сняли дом, и отбыли. То ли дом им не понравился, то ли они не понравились дому. Уайрман вскинул руки над головой, словно призрак, и устрашающе запрыгал по светло-синему ковру гостиной. Эффект подпортила его рубашка с рисунком из тропических птиц и цветов. — После этого, что бы ни бродило по «Розовой громаде»… бродило в одиночестве!

— Ширли Джексон, [79] — вставил я. — Год уж не знаю какой.

— Точно. В любом случае ты понимаешь, что доказывал или пытался доказать Уайрман. «Розовая громада» ТОГДА! — Он описал руками широкие круги, как бы захватывая всю виллу. — Обставлена в популярном флоридском стиле, известном как Первоклассный дом-в-аренду двадцать первого века! «Розовая громада» ТЕПЕРЬ обставлена как Первоклассный дом-в-аренду двадцать первого века плюс тренажёр «беговая дорожка» корпорации «Сайбекс» наверху и… — Он сощурился. — На диване во «флоридской комнате» сидит кукла а-ля Люсиль Болл?