Книга Вечная ночь, страница 99 – Полина Дашкова

Спираль — знак змеи, искушения, женского коварства. Плоть оборотня — темница ангела, который до сих пор жив и страдает многие годы.

Обычно они умирают внутри гоминидов, когда те совсем юные. Но здесь особый случай. Жизнь ангела внутри оборотня поддерживается для достоверности образа, для того, чтобы в глазах светилось что-то человеческое. Надо отдать должное злым силам вечной ночи, они это здорово придумали.

Странник долго не мог понять, что она такое на самом деле. У гоминидов не бывает острого чутья, им не свойственна гибкость и лёгкость мысли. Гоминиды видят и слышат только себя, каждый как будто окружён зеркалами, в которые готов глядеться бесконечно, не замечая ничего, кроме собственного отражения в разных ракурсах.

И пахнут они совсем иначе.

Сначала ему казалось, что она человек, как он. Она умела слушать других. Вокруг неё не было зеркальных стен. Иногда ему даже хотелось рассказать ей все о себе и казалось, что она поймёт. Но он не сделал этого, он вовремя догадался: она не человек. Оборотень. И залёг на дно на восемнадцать месяцев.

Больше такого не будет. Она ответит за все. За свою ложь и за его иллюзии, за своё дьявольское чутьё и за его унизительный страх.

Кроссовки мягко пружинили по влажному асфальту. Крепкий широкоплечий мужчина в светлом спортивном костюме бежал по скверу. Он был красив, и знал это. Седина, жёсткие мужественные морщины делали его ещё привлекательней. От него веяло силой, здоровьем, благополучием.

Две девушки, проходившие мимо, оглянулись. Он улыбнулся им. Они замешкались, заулыбались в ответ. Он помахал рукой и побежал дальше, чувствуя, как они на него смотрят. Две мёртвые самки. Две тени в мире вечной ночи. Пусть себе идут, ангелы в них давно задохнулись.

Странник увеличил звук. Симфонический оркестр играл «Симфонию №5» в его честь. Голоса скрипок пели бодро и весело, как поют освобождённые ангелы на небе. Скоро к ним присоединится ещё один.

* * *

В половине девятого утра Зацепу разбудил тихий рык резервного мобильника. Накануне вечером, после выполнения своих супружеских обязанностей, Николай Николаевич дождался, когда заснёт довольная жена, отключил звонок и поставил аппарат на режим вибрации.

Сейчас аппарат рычал у него под подушкой. Зацепа выскользнул из постели, на цыпочках ушёл в гостиную.

— Надо срочно встретиться, — произнёс приглушённый голос Гроша.

— Что-нибудь случилось? — спросил Зацепа, с трудом сдерживая нервный зевок.

— Случилось.

— Ну давай, говори. Он появился в квартире?

— Нет. Он не появлялся и вряд ли теперь появится.

— Как это? Я не понял.

— Слушай, Коля, я через двадцать минут буду ждать тебя в кафе напротив твоего дома. Знаешь, это, французское, возле супермаркета, забыл, как называется. Придёшь, все расскажу.

— Куда ты так рано? — спросила сонная Зоя, когда он после душа прошёл на цыпочках через спальню в гардеробную, за одеждой.

— Позвонили с работы. Спи.

— Да что такое, в самом деле! — Зоя резко села на кровати. — Без десяти восемь, у вас там пожар, что ли?

— У нас предвыборная кампания Лаврентьева. — Зацепа скинул халат и запрыгал на одной ноге, пытаясь попасть в штанину.

— Лаврентьева? Ты что, собираешься пиарить эту сволочь?

— Почему сволочь? Нормальный политик, как все. — Зацепа влез наконец в брюки, но молния заела.

Зоя сползла с кровати, принялась ему помогать.

— Конечно, все политики мерзавцы, но Лаврентьев — это что-то особенное. Смотри, Коля, будь осторожней.

— Да почему, объясни?

— Потому, что он педофил. — Зоя со стоном зевнула и слегка похлопала ладонью по его ширинке. — Я бы их всех кастрировала.

Зацепа натянул пуловер и спросил равнодушно:

— Заинька, откуда ты всё знаешь? Кто тебе сказал, что Лаврентьев педофил?

— Валюшка сказала. Мы позавчера встретились с ней в салоне, а потом вместе пообедали.

Валюшка, близкая подруга Зои, известная дама-политик, возглавляла одну из думских фракций и как раз недавно пыталась провести поправки к законам, ужесточающие уголовную ответственность за распространение порнографии и совращение малолетних. В одном из толстых журналов, принадлежащих «Медиа-Прим», было напечатано интервью с ней, где она довольно туманно объясняла, почему Госдума категорическим большинством отвергла её поправки, рассказывала, как ей угрожали, как пытались взорвать её машину.

— Ты разве не читал её интервью? — Зоя ещё раз зевнула, чмокнула Зацепу в щеку и вернулась в кровать.

— Читал. Но при чём здесь Лаврентьев? Она не назвала ни одного конкретного имени, только общие слова.

— Конечно. Она же не самоубийца. Эй, ты куда? А поцеловать?

Пришлось вернуться, подойти к Зое. Когда он наклонился, она обхватила его за шею и притянула к себе.

— Заинька, прости, я ужасно спешу! — Он попытался вырваться, но хватка у его жены была крепкая.

Через двадцать минут он опять влез в штаны и натянул пуловер, бормоча извинения:

— Ты же знаешь, Заинька, утром, особенно в спешке, у меня ничего не получается.

— Да, Коля, поспешишь — людей насмешишь. — Она зевнула и отвернулась.

Кроме Гроша, в кафе никого не было. Зацепа заказал себе кофе и горячие булочки с маслом. Грош медленно тянул свежий апельсиновый сок.

— Мы, кажется, нашли его, — сообщил он с широкой, ясной улыбкой.

— Где?

— В психушке. Надо, конечно, кое-что уточнить, но, скорее всего, это он. Ты оказался прав, когда сказал о сводках происшествий. Все сошлось. Мои люди, которых ты назвал кретинами, вычислили каждый его шаг. — Грош вдруг замолчал, отвернулся и стал смотреть в окно.

— Давай, Мотя, выкладывай, не томи, — прошептал Зацепа.

— Нет, Коля, сначала ты выкладывай, — Грош покачал головой и неприятно усмехнулся, — это сейчас значительно важней.

— Что?

У Зацепы глаза на лоб полезли от такого тона, а Грош продолжал, как ни в чём не бывало:

— Ты вроде бы взрослый человек, Коля, профессиональный дипломат, умный, хитрый. Чего же ты так вляпался, мой дорогой?