Книга Принц Полуночи, страница 102 – Наталья Игнатова

— Все верно. — То ли в ответ на ее слова, то ли в продолжение собственных мыслей. — Уходить в космос было верной смертью; уходить в «подвал» на месяц — та же беда. Значит, посмертные дары ушли на то, чтобы нас выкинуло хоть куда-то, где можно жить. А я, дурак, голову ломал: почему «Покровитель» вывалился из прыжка так быстро, да еще на пригодную для жизни планету? Но, кстати, — Зверь сделал наставительную паузу, — я не знал, что резерв исчерпан. Я только сейчас понял, куда он делся, так что…

— Когда ты убил того мальчика, немца, ты же понял, что его жизнь — первая в копилке.

— Я не понял. Мне это просто показалось. То есть мне показалось, что показалось… Мать… извини… — Он вздохнул. — Истероидный тип, так это, кажется, называется. Так вот, мало ли кто что почуял? По здравом размышлении я решил, что… — Зверь задумался, подсчитывая. — Ну да, что порядка тридцати жизней исчезнуть просто так не могут. Одна-две на массовый гипноз сразу двух десятков человек — это вполне возможно, тем более что у меня не было опыта работы с группой без взаимного визуального контакта…

И снова сделал паузу. Взгляд был слегка изумленный.

— Как заговорил-то, — пробормотал он с усмешкой, — как дома с магистром… М-да. Ну, в общем, никак не тридцать.

— Зачем же, в таком случае, ты убил Резчика?

— Ну у тебя и вопросы! — Зверь приподнял бровь. — У меня вообще-то работа такая. Убивать Надо было пользоваться возможностью, пока никто еще не понял, что парень выживет.

— Знаешь, в каких случаях ты не можешь не убить?

— Когда есть возможность.

— Нет. Когда в запасе остается меньше двух жизней. Именно тогда ты начинаешь действовать помимо здравого смысла и собственных желаний.

— Только не говори, что я не хотел его убивать.

— Хотел, конечно. Но, независимо от этого, не убить не смог бы. А потом ты поиздержался: семь бессонных недель на строительстве нефтяной вышки, ночные бдения за компьютером, да еще сколько сил ты отдал этой… — Смуглое личико скривилось в брезгливой гримасе: — Этой рыжей толстухе. Слушай, Олежка, объясни мне, почему ты ее просто не трахал? Зачем нужно было делиться с ней силой? Ну, спятила бы она от переживаний, и что? Ты мог бы со спокойной совестью прикончить и ее.

— Ула полезна, — спокойно возразил Зверь, — мы без нее пропали бы.

— Только не ты.

— И я тоже.

— Ладно, — Маринка вздохнула, — тебе давно пора было обзавестись постоянной женщиной, а то рефлекс вырабатывается: отымел — убил. В общем, эта твоя рыжая — тоже показатель.

— И что она показывает? — улыбнулся Зверь.

— То, что ты меняешься. Снова становишься человеком

— Да?

— Да. Я помню, каким ты был раньше. Лучше, чем ты сам, помню. Магистр разобрал твою душу и собрал заново, но он использовал при сборке старые детали. Он научил тебя жить в мире с собой, однако здесь этот мир стал очень уж напряженным. Только не ври, что не заметил. Ты с некоторых пор постоянно ищешь объяснения своим действиям.

— Я всегда…

— Ты всегда объяснял. Искать объяснений тебе раньше не приходилось. Почему ты взялся лечить, если раньше калечил?

— Я просто смог это сделать.

— Это не ответ. Но потом, когда ты понял, что не рассчитал силы, зачем было возвращаться в лагерь?

— А куда же мне было податься?

— Слушай, Олег! — укоризненно произнесла она. — Я понимаю, что у тебя уже сил не было на убийство. Один против пятерых ты бы не справился. Но даже я знаю, что из пулемета можно стрелять. У тебя на «Мурене» их два…

— Один. И одна скорострельная пушка.

— Да какая разница? Ты мог перебить их всех с воздуха. Ну что бы они сделали с тобой, когда ты в небе?

Зверь закрыл глаза и с полминуты лежал молча. Потом озадаченно хмыкнул:

— Смеяться будешь. Об этом я не подумал.

— Во-от, — Маринка наставительно подняла палец. — А ведь даже у твоего Гота в голове не уложится, что Зверь. — и вдруг не подумал. Хотя он к тебе относится почти как к человеку. Ты себе что сказал? Четверо лучше, чем один. Глупо спасать четверых, чтобы убить потом куда больше. Вспомни себя год назад. В Екатеринбурге ты убивал, не считая. А о том, чтобы спасать, речи не шло.

— Просто не было необходимости.

— Конечно. У тебя все всегда просто. Есть необходимость. Нет необходимости. Только знаешь, Олежка, этой простоты ненадолго хватит. Ты уже сделал то, чего объяснить не сможешь, если не поверишь в то, что в тебе снова человек просыпается.

— Не поверю.

— Тогда зачем ты сломал дверь?

— Чего?! — Зверь вытаращился на призрачную девушку с неподдельным изумлением. — По-твоему, это я сломал дверь? Да у меня раздвоение личности случилось, предсмертный психоз, мать его…

— Все верно. Ты хотел жить. Так хотел, что даже с замком сумел договориться, хотя, по твоим собственным представлениям — он нечто совершенно безмозглое.

— Я его действительно уговорил?

— Так ты не помнишь? — Маринка всплеснула руками. — Вот до чего дошло! Сам от себя защищаешься. Уговорил, Олег, действительно уговорил. И когда оставалось только дверь открыть… Подумай, ты справился с замком и вдруг забыл, в какую сторону двигается дверной щит. Разве так бывает?

— Но дверь-то сломана.

— Олежка, хороший мой, чего ты боишься? Что страшного в том, что ты не захотел убивать?

— Хватит! — рявкнул Зверь, поднимаясь рывком. Стиснул ее тонкие запястья, заглянул в лицо, в глаза. — Ты, девочка, дурочка, придумываешь себе сказки. Как все они. Не надо этого делать. Тебе не надо. Ты другая. Мертвая. Моя… — он замолчал, разжал пальцы. Опустил голову, но взгляда не отвел, смотрел исподлобья. — Я буду для тебя, кем ты захочешь. Монстром, человеком, псом бешеным, собакой у ног… кем пожелаешь. Ты только скажи. Но их я убивал, потому что хотел убивать. И не убил, потому что не смог. Времени не осталось совсем. Если бы я мог выйти отсюда, я не остановился бы.

Темно-карие глаза смотрели на него… с жалостью. Наверное, это и называется у людей «жалость». Но на донышках зрачков плескался-искрился гнев:

— Какой ты все-таки… так и не смог научиться любить, да? Это очень удобно, наверное, помнить всегда одну и ту же женщину. Мертвую. Помнить ее, как живую. Вести за собой. Не отпускать. Удерживать. И не нужно ничего нового. Зачем? Так хорошо, когда женщина ничего не требует, когда ее не видно и не слышно, когда ее и нет вовсе. Тебя не только магистр убивал. Ты сам себя убил. Почти убил. А сейчас боишься стать живым. Не человек. Зверь. Зверем быть легче. Если бы ты мог выйти, ты начал бы убивать. Верю. В это я верю. Но зачем, в таком случае, ты сдал Готу оружие?

Сидеть было трудно. Стены поплыли по Kpvry, голова стала тяжелой, и слова проходили мимо сознания, только голос ее звенел, голос он слышал…