Книга Третья концепция равновесия, страница 42 – Ярослав Веров

— Как раз наоборот. Друг на друга-то и стали похожи. Вот только меня все ухо переднее смущает.

— А оно как, слышит?

— Да слышит, отчего ж, да только как-то странно. Шум моря, шум далекий звезд. А то и мысли местных аборигенов улавливает.

— А щас ты его чувствуешь?

— Все свое ношу при себе. Куда от него? А ты тоже не тот. Я вот удивляюсь, как ты тогда, при переходе из мнимого, додумался, что время остановить надо?

— Какое время? Я тебе ничего не советовал. Твоя ж Галактика — твое и время. А вот ты мне вовремя подсказал, ну, насчет замысликов отстрелить.

— Каких еще замысликов? Мне не до того было. Время застопорить — это тебе не блюм всосать.

Две тени на мгновение остановили свой непрекращающийся танец. Первым опомнился Лукреций.

— Ах вот даже как… Есть, значит, еще Голоса Могучих Сил во Вселенной.

— Поехали, Кеша. Нам стоять нельзя. На нас тут смотрят.

— А ты им кивни. Им это нравится.

Фомич кивнул. Аборигены, столпившиеся внизу у подножия великой горы Пука, восторженно взвыли. А затем в священном ужасе разбежались по делам.

— Ну что, теперь поверил? — спросил Яна-Пунь у бежавшего рядом сынишки.

— Как не поверить, — отозвался тот. — Вот только второго все равно не разглядел.

— Ну ты даешь, сын!

— Вот видишь, как просто, — заметил Фомич.

— А когда они от тебя пророчеств потребуют, какие будут твои действия?

— Пророчествовать. А они уж сами истолкуют, как им заблагорассудится.

— Кстати, помнишь Богатырскую Сагу?

— Конечно. На память пока не жалуюсь: даже если и не хочу, все равно помню.

— Так вот. За пару дливов до нас там у них объявился один Герой. Они в пророчества у себя глянули, прикинули — Он. Так ему и сказали. Вот он и попер на рожон. Стал со всеми расправляться, разделываться, с темными силами бороться. Эти нарадоваться не могли. А он возьми и засыпься. Причем, не на Императоре даже, а на его втором министре. Эти в трансе. Глянули опять в пророчества, пересчитали — нет, не Он. Пока из транса выходили, тут и мы нагрянули. Вспышкой, так сказать, стремительной Силы.

— Я тебе больше скажу. Я в пространстве этом мнимом одну интересную вещь обнаружил. Оказывается, был, при гуманоидах еще, один изобретатель. Он вывел Формулу Пророчеств. Ну и, естественно, стал их писать. Почти для всех заселенных миров написал и разослал. Все больше невеселые, о последних временах гуманоидных. Вот только помер не вовремя.

— Это дело обычное.

— Само собой. Пророчества те он на машине считал, а подправлял вручную. И вдруг скоропостижно скончался.

— Да ну.

— Вот ведь. А после его кончины остальные пророчества машина уже сама сваяла и отправила. Вот. Но машину ту так и не обнаружили.

— Ясно. Эпоха вырождения.

— Да уж.

— К чему ты это, Фомич?

— А что если машины вообще не существовало, как и Формулы?

— А сам-то хлопец существовал?

— Да. Вот тебе, Кеша, прихотливые капризы хронологичности мироздания…

— Намекаешь, что одно из двух — или хлопец влез в эти хронопоследовательности, или хронологичность мироздания его за каким-то клюпом породила.

— М-да. Изобретатель изобрел или изобретателя изобрели. Нет, ни на что я не намекаю. Мироздание через те пророчества и зафиксировало предопределенность. Предопределенность конца гуманоидов. После оглашения подлинного Пророчества уже ничего не изменишь, как ни бейся.

— А мне их, веришь ли, Фомич, жаль… Стой, Фомич! Если в хронологичности уже все предписано, то как у нас получилось с Крюгером, мы же его из собственной судьбы выдрали? Или, как это ты излагаешь, пока не оглашено — все можно изменить, переиграть?

Тень Фомича взвихрилась и замерла:

— А кстати, наш гость еще в себя не приходил?

— Не-а. Лежит, милай. Вишь как его разморило.

— Ну тогда еще малость погудим в небесах.

— А о чем? Есть идея?

— Конечно. Учитывая хронологичность сущего. Нет, давай все же очухаем его. Что-то надоело ждать. Лукреций изобразил свист урагана и мягко опустился у ног Крюгера.

— Вставай, солнце уже высоко.

Крюгер застонал и зашевелился.

— Мама, мамочка. Ой, сегментики мои болят. Ой, хватательные мои ноют. Нет мне радости в этой жизни. За что, злодейка судьба, меня так? Лучше бы я и не рождался на этом бесполезном свете. И зачем меня в Верховные понесло, лучше б я в астронавты подался, — вид Крюгера был жалок. Скафандр сам по себе отвалился и теперь валялся рядом, прорастая мягкой пушистой травой.

— Ну что, очухался, родимый? — участливо спросил Лукреций.

— Да есть немного, — осторожно покрутил ушибленной головой Крюгер. — Ну и сон мне приснился, доложу я тебе. Не сон — кошмар.

— Да? А ну-ка поведай.

— Били меня, изверги. Жизни лишали. Издевались, глумились, мучали нещадно. И больно-то как. До сих пор все болит. И кто?! Фомич! Никогда бы его в душегубстве не заподозрил. В узурпаторстве — да, в тиранстве — да, даже в коварстве, наконец, но никак не в душегубстве.

— Вот ведь жизнь какая штука хитрая, — посочувствовал Лукреций.

— А ты-то что здесь делаешь? — сквозь опухшие гляделки Крюгер настойчиво пытался разглядеть Лукреция.

— Да так, — махнул Лукреций. — Ничего особенного. Я тут вроде как местный. Вот Верховного Спонсора давеча отметелили с дружбаном. А так, скучновато у нас тут.

— Техник-Наладчик Лукреций?! — распознал-таки его Крюгер. — Так это ты? Злыдень, ведь это ты меня так отделал. Смотри — спинита болит, обонялка в суспензии вся. Не стыдно тебе, молодой человек? Какой пример ты подаешь подчиненным?

— Окстись. Какие у меня подчиненные?

— Ну к примеру, моим. Как никак — я Верховный, собственной персоной. Эй, Главный Церемониймейстер, эй, Шеф Оркестра, музыку! Я вхожу в тускало!

Крюгер совершил попытку подняться и гордо повернуть голову согласно статье Церемониального Уложения. Сзади спикировал Фомич, веселый, как мальчишка:

— Никаких церемоний. Парад отменяется. Равнение на Пиратов Вольного Времени!

— Как это? — прохрипел Крюгер.

— В смысле физического явления, а не времяпрепровождения. Хотя, в определенном смысле, верно и то, и другое.

— Ребята, ну почему вы Верховного так не любите? Я уже не спрашиваю, почему не боитесь. Верховный по определению выше дрязг, склок и разборок. Иначе равновесия нам не видать как своих гляделок.