Книга Печаль на двоих, страница 84 – Николь Апсон

Как было договорено, Арчи взял ключи у станционного смотрителя, и они укатили из города в сельские окрестности. Восточно-английский пейзаж уже сдался наступающей зиме. С голыми деревьями и опустевшими полями, он теперь выглядел уродливым отражением своего летнего близнеца — царством пустоты, собирающимся с духом в преддверии бесконечной вереницы темных дней.

— Расскажи-ка мне об Энсти и о том, что ты помнишь о самоубийстве Лиззи Сэч, — попросил Пенроуз, протягивая Джозефине карту с намеченным им маршрутом.

— Что именно тебя интересует?

— Кто ее нашел?

— Наверное, преподавательница спортивных игр. Ее тело обнаружили в гимнастическом зале. Девочка повесилась на одном из канатов.

— А были какие-нибудь предвестники этого несчастья? Сколько времени она уже знала о судьбе своей матери?

— Понятия не имею, Арчи. Тебе нужно спросить Джеральдин, когда именно она послала письмо. Мне тогда казалось, что Лиззи покончила с собой, как только узнала, кто ее мать, но, может быть, это и не так. Что же касается предвестников самоубийства, то я не настолько близко была с ней знакома, чтобы их заметить. Я помню, несчастье произошло в летнем семестре, и мы готовились тогда к экзаменам, — значит, к тому времени Лиззи была в колледже почти год. Но насколько мне известно, она так никогда в нем и не прижилась, и теперь, когда услышала рассказ Джеральдин, я понимаю почему. Но я сомневаюсь, что имелись ясные признаки, по которым можно было предвидеть случившееся. В Энсти в основном собрались толковые преподаватели, которые искренне заботились о нашем благополучии. Я думаю, если бы они заметили у Лиззи хоть малейшие признаки депрессии, то что-то предприняли бы.

— А как к происшествию отнеслась Селия Бэннерман?

Джозефина задумалась, стараясь тщательно разобраться и не спутать поведение Селии в те прежние времена с ее недавним рассказом о самоубийстве Лиззи.

— Она явно была в шоке. Я думаю, Селия чувствовала себя виноватой в том, что это случилось во время ее дежурства, и еще потому, что именно она устроила Лиззи в наш колледж.

— Но то была не столько личная скорбь, сколько скорбь преподавателя о некоей студентке?

— В твоих устах это звучит довольно цинично, но очень похоже на правду. — Джозефина увидела в окне ветряную мельницу и залюбовалась светом, отражавшимся от ее крыльев. — Для нас случившееся было таким необычным — подобной атмосферы я ни разу не ощущала в колледже ни до, ни после. Энсти был весьма шумным заведением — при таком количестве студенток иначе и быть не могло, — но на следующее утро он казался обителью призраков. Как ни стыдно признаться, но длилось это затишье совсем недолго. Сейчас, оглядываясь на то, что случилось, особенно после разговора с Джерри, я понимаю, насколько трагичной была ее смерть, но тогда… Дело, наверное, в возрасте. Тяжко признаться, но для нас, девушек, в этой истории было нечто скандальное… и притягательное. Преподаватели относились к происшедшему совсем по-иному. Представляю, сколько чашек черного кофе было в тот день выпито в учительской комнате и сколько высказано самоупреков.

— Я удивляюсь, что Лиззи, получив письмо, не пошла поговорить о нем с Бэннерман. Разве у тебя, например, такое письмо не вызвало бы недоверие? И желание убедиться в правдивости всех этих фактов?

— Наверное, все зависит от источника информации, а Джерри она доверяла и потому сразу поверила. И мы не знаем, что сама Лиззи помнила, верно же? Когда случились эти страшные события, она уже не была младенцем, и, возможно, рассказанная ей история подтверждалась ее смутными воспоминаниями. Взрослые считают себя умными и хитрыми и думают, что им удается скрыть от детей свои тайны, но нередко это не более чем заблуждение.

— И все же Лиззи, наверное, должна была искать подтверждения тому, что ей сообщила Джеральдина. Однако, насколько тебе известно, она этого не сделала?

— Насколько я знаю, нет. Я уверена, если бы Лиззи пошла к Селии, то с собой бы не покончила. Правда, мне неизвестно, знала ли она о том, какую роль в ее жизни сыграла Селия.

— Так все-таки это было самоубийство?

— Господи, Арчи, что еще это могло быть? Она оставила записку.

Пенроуз тут же подумал: сможет ли Фоллоуфилд раздобыть эту записку через бирмингемскую полицию?

— И еще мне кажется важным то, что Лиззи решила умереть так, как ее мать. Наверное, нелегко имитировать?

— Наверное, — нехотя согласился Пенроуз.

Они проехали указатель на Фрамлингхэм, и Джозефина обернулась назад, в сторону убегавшей вдаль дороги.

— Похоже, мы приближаемся к моим корням.

— Ты из Саффолка?

— По маминой линии: здесь жили мои дальние предки. Насколько я слышала, они варили пиво где-то между Фрамлингхэмом и Саксмундхэмом.

— Подумать только: вы с Биллом, вероятно, родственники. Вот уж он бы порадовался, особенно если бы ему бесплатно налили кружку-другую. — Арчи притормозил и резко повернул направо. — Так ты знаешь эти места? Вы с родными сюда приезжаете?

— Нет, после того как я стала взрослой, мои поездки в Саффолк начинаются и кончаются в Ньюмаркете, а в нем так и тянет на бега в Роули Майл. Однако мне хотелось бы познакомиться с этими местами поближе, — добавила она, когда они проезжали по горбатой улочке, стиснутой с обеих сторон красивыми жилыми домами и магазинчиками. — Солнце, словно подзадоренное ее энтузиазмом, наконец-то на мгновение выглянуло из-за туч, полируя тротуары и дорогу. — Красота! — восторженно воскликнула Джозефина. — Может, я в конце концов и переберусь на юг.

— Тебе не кажется, что здесь чересчур уж красиво?

— Что ты имеешь в виду?

Арчи указал на видневшийся чуть поодаль от дороги живописный дом — с остроконечной крышей и огромным, огороженным стеной садом:

— В этом доме однажды после жуткой грозы нашли мертвой молодую служанку сомнительной репутации — с перерезанным горлом и множеством ножевых ранений. Так что ты теперь думаешь про этот домик?

Джозефина рассмеялась его мелодраматическому тону.

— Я думаю: миленький дом… и надеюсь, его потом как следует отмыли. Кто же ее убил?

— Предположительно человек по имени Уильям Гардинер. Служанка Роз Харсент от него забеременела — при том что у него была жена и двое детей.

— Боже мой, так это произошло в том самом доме?!

— Ты знаешь об этой истории?

— О ней писали газеты в то же самое время, что и о деле Сэч и Уолтерс. Кажется, было два судебных процесса или что-то в этом роде?

— Верно. Присяжные заседатели никак не могли прийти к соглашению. В первый раз одиннадцать против одного признали его виновным, а второй раз те же одиннадцать против одного — невиновным.

— Почему такое противоречие?

— Доказательства были довольно путаные. Рядом с телом Роз Харсент нашли бутылку с парафином, которым кто-то воспользовался, чтобы поджечь ее одежду, а наклейка на бутылке была от лекарства, выписанного детям Гардинера. Прокурор представил это как неоспоримое доказательство его вины; защитник же утверждал, что оставить такое доказательство вины возле убитой мог только психически больной человек, и присяжные сочли, что Гардинера подставили.