Книга Свадьба Сильвы, страница 14 – Лиз Филдинг

Сильви посмотрела на фотографию в рамке, которая стояла на книжной полке рядом с Библией. На ней была запечатлена группа молодых людей, отдыхавших на газоне перед чайным столиком в один из солнечных дней много лет назад.

Сильви не могла сказать, как долго она стояла одна, вслушиваясь в отдаленное эхо голосов своего детства, когда неуловимое ощущение подсказало ей, что она больше не одна.

— Следите за мной, мистер Макфарлейн? — спросила Сильви, не оборачиваясь. — Хотите убедиться в том, что мне недостаточно комфортно в этом доме?

— Кто эти люди? — спросил Том, приблизившись и глядя через ее плечо на фотографию.

Сильви помедлила с ответом, ожидая услышать от Макфарлейна очередную порцию колкостей, но он молчал. Тогда она повернулась и посмотрела ему в глаза. В них было искреннее участие и интерес.

— Наша семья, — ответила Сильви. Она показала на одну из фигур: — Это мой двоюродный прадедушка Генри. Ему едва исполнился двадцать один год, когда его забрали на фронт в Первую мировую войну. Прямо из Оксфорда. А это, — Сильви указала на другую фигуру, — мой двоюродный прадедушка Джордж. Ему было девятнадцать. Двоюродному прадедушке Артуру было пятнадцать. — Сильви подошла ближе к фотографии и не заметила, как ее плечо прикоснулось к его руке. — Это кузены Берти и Дэвид. Им столько же, сколько Артуру. А это Макс. Он только что обручился с моей двоюродной прабабушкой Мэри. Она и сделала эту фотографию.

— А этот парнишка на переднем плане, что корчит рожу? — Том слегка раздвинул губы в улыбке.

— Это мой прадедушка Джеймс Дачем. На этой фотографии ему нет еще и двенадцати. Ему едва исполнилось семнадцать, когда закончилась эта мясорубка, которую почему-то называют великой войной. Он единственный из всех, кому удалось выжить, жениться и вырастить детей.

— Так было во всех семьях, — каким-то суровым тоном сказал Том.

— Я знаю, мистер Макфарлейн, — тихо ответила Сильви. — Миллионы людей умирали тогда в траншеях. Все вместе, богатые и бедные.

Том хотел сказать что-то нейтрально-светское, чтобы поддержать беседу, но вместо этого неожиданно предложил:

— Раз уж нам предстоит прожить под одной крышей всю неделю, не проще ли будет называть меня Томом? Мы ведь не то чтобы совсем незнакомые люди.

— Я полагаю, что мы как раз и есть совсем незнакомые люди, — холодно и грустно, как тот самый печально известный огурец из знаменитого анекдота, ответила Сильви.

Тому оставалось только кивнуть головой, признавая, что это правда… и одновременно ложь.

— И тем не менее, — продолжал настаивать Том.

Сильви подняла глаза, и он увидел, что для нее это тоже ложь. Ее глаза просили о чем-то.

— Просто для того, чтобы сэкономить время. Ведь обращение «Том» короче. Или я не прав?

— Хорошо. Том так Том. Давайте будем экономить время. Но тогда вам придется называть меня Сильви.

— Сильви. — Ее имя соскользнуло с его губ, словно шелк, и ему захотелось произнести его еще раз.

Сильви.

Но вместо этого он спросил:

— Почему все это здесь?

Сильви взяла фотографию из рук Тома и прикоснулась пальцами к холодному стеклу.

— Когда в дом вошли кредиторы, — сказала она минуту спустя, — мне было разрешено забрать только одежду и личные вещи. Я взяла с собой жемчужное ожерелье, которое мне подарила бабушка на восемнадцатилетние, и автомобиль. Мне разрешили уехать на нем только после того, как проверили все документы и убедились, что он принадлежит лично мне.

Для Сильви началась тогда новая жизнь. Она вынуждена была снимать квартиру вместе с еще двумя девушками, и ей негде было даже переодеться, а уж хранить фамильные ценности…

Сильви поставила фотографию обратно на полку рядом с другими портретами членов ее семьи. Здесь была вся ее жизнь. Лонгборн-Корт — очаровательное место. Но важнее, что это — семейное гнездо. С того самого момента, когда Том перешагнул порог этого дома, он понял, что здесь жили многие поколения одной семьи. Их жизнь протекала здесь от колыбели до могилы на местном погосте. И каждый из членов этой семьи оставил здесь свой след.

Это были не только портреты на стенах и не только деревья, посаженные в парке. Их жизнь отпечаталась на потертых полах, по которым они ходили, на полированных перилах, по которым скользили их руки. На дверях внизу остались царапины от собачьих лап, от тех собак, что с радостным лаем носились по старинным дубовым полам.

— А у меня не было семьи, — вдруг тихо признался Том.

— Не было семьи? Как это грустно. Просто ужасно! Сочувствую вам, Том. — Сильви сказала это просто и искренне, с теплотой.

Но Том уже не в первый раз сегодня пожалел о том, что брякнул, не подумав.

— Мне не нужна ваша жалость, — неожиданно резко ответил он.

Сильви, прекрасно владевшая искусством уходить от конфликтов, быстро сменила тему:

— Я хотела найти Пэм. Вы не знаете, где она?

— Может быть, я могу вам помочь? — поинтересовался Том.

Сильви колебалась, и Том, поняв это по-своему, добавил:

— На самом деле я искал вас, чтобы извиниться.

— О, не стоит, — поторопилась остановить его Сильви. — Вы ни в чем не виноваты. Джину просто занесло. С творческими людьми это бывает.

— Речь не об этом, — сказал Том. — Обычно я не настолько неуклюж в общении, но надеюсь, вы понимаете, что вас я ожидал здесь увидеть меньше всего.

— Это у нас взаимно, — заметила Сильви. — Я тоже не ожидала вас здесь увидеть. — Она помолчала немного и неожиданно даже для себя самой спросила: — Вы получили мое письмо?

Том молча кивнул и отвернулся. Ему следовало бы извиниться, объяснить ей, что она заслужила каждое пенни из возвращенных им двадцати процентов ее личного гонорара. Но какой в этом теперь был смысл?

Полгода он думал о том, что произошло между ними. Он думал об этом всегда и прекрасно осознавал, что несет ответственность за все, что случилось.

Он понимал, что делает, когда приглашал ее к себе в офис. Тот идиотский счет был совсем ни при чем. На самом деле, чем скорее приближалась его свадьба с Кэнди, тем больше он отдалялся от нее и тем чаще вспоминал момент, когда впервые перешагнул порог офиса Сильви Смит. Она подняла голову, и улыбка слетела с его губ…

Затем, всего лишь на один момент, они были захвачены общей страстью, и все вокруг сразу же обрело смысл.

Но какое сейчас это имеет значение? В ее жизни теперь все определено. Рассказывать ей о своих чувствах — только причинять ей боль. Пусть лучше она презирает его, чем жалеет.

— Я сожалею, — сказал он. — Обо всем.

Сильви отвернулась, пряча румянец стыда, заливший ей щеки. Она подумала сейчас о том моменте в их жизни, когда желанием горели не только их тела. Их чувство было глубже. Это была безумная страсть двоих, настолько отдавшихся своему порыву, что уже ничто на свете не могло их остановить.