Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона»
— Вам и за здорово помрешь такой не прочесть! — рассудил Ениколопов не менее честно. — Лекция моя вполне профессиональная. — Верно, — согласился жандарм. — Профессия-то у вас вполне приличная. Только не надо думать, что у меня хуже вашей. — Согласен: хуже не придумаешь! Только… о чем вы? — О чем? Да все о том же — о вашей дурости! Вы как думали, господин Ениколопов? Я вам лекцию запрещу, вы свалите всю вину на меня, я в реакционеры попаду, а вы в героях ходить станете? Да еще тыщу со старого хрена сорвете… Так? — Но при чем же здесь деньги? — возмутился Ениколопов. — За профессию… Ладно, — сказал жандарм, — глядите! И в углу афиши начертал: «Лекцию разрешаю. Кап. Дремлюга». — Ну, как? — спросил весело. — Вы этого от меня добивались? Кто из нас умнее… Ха-ха-ха! Трещенко, Бланкитов, Персидский, — стал он созывать сотрудников. — Идите, господа, сюда: вот стоит господин Ениколопов, который, имея разрешение на лекцию, не знает теперь, что ему делать… Пришли в кабинет доблестные сотрудники и стали (под масть начальнику), подхалимствуя, измываться над бедным лектором: — Ах, ну и тема же, господа! Сразу после лекции — кандалы в ручку, буханку хлеба под локоть и — айда по канату! Ениколопов невозмутимо сложил афишу, словно старый актер, который до смерти сбережет ее, как память о своем триумфе. — Благодарю, капитан, — поклонился. — Веяния времени коснулись и вас: вы стали намного прогрессивнее… Теперь задача упростилась: сделать так, чтобы лекцию просто не читать, и все тут! Для этого берется перышко и перед словом «разрешаю» ставятся всего две буковки «не». Что и требовалось доказать! С этим документом исторической важности Ениколопов и пришел огорчить Иконникова. Вот, мол, я готов, но слуги царизма не разрешают и так далее… — Верни, что брал, — рассудил Иконников на свой лад. — Позвольте, но я же рисковал. На каторгу шел! — Тебе только и место там, жулик ты… — А печать? Смотрите «Ведомости»: вами уже заверено… Вас же и спросят: чем вы заявили себя? — Что ты мне газетину суешь? — оскорбился старик. — На што мне твои «Ведомости»? Харкну печати в рожу — утрется моим рублем. Вмешал сюда кляузный старик и Дремлюгу, который решил просто: — Верните, что взяли. Не хватит ли уже юродствовать? И пришлось вернуть. Но пригрозил: — Погодите, я свое еще возьму. Лекции вы еще услышите… Так сорвалась попытка чаеторговца «откупиться» от революции и сделать свое имя прогрессивным. В плохом настроении Ениколопов обменял у Додо два пуда мелинита на три револьвера черной сотни. На что нужен мелинит даме — не спрашивал: нужен так нужен! Теперь их было у Ениколопова трое: Боря Потоцкий — гимназист, сын почтенных родителей, Моня Мессершмидт — ученик провизора уренской аптеки и Сева Загибаев — конторщик с вокзала… Ениколопов расставил по пням банки и бутылки: — Учитесь, котята… Прошу не мигать, когда целитесь! Медленно поднялись три руки, и выстрелы сразу отбросили их назад. Ениколопов еще раз огляделся: место глухое, чахлый осинник да можжевельник, стыла под песчаным обрывом колдовская заводь реки. До Уренска — далеко: не услышат… — Еще раз! Цельтесь в налет — сверху, — скомандовал. Снова грохотом огласилась пустошь. Косо взлетели черные вороны. Долго каркали над редколесьем. Вдребезги распались бутылки, пули крошили из старых пней смолистую труху. Разбегались потревоженные муравьи. — Снова заряжать? — спросил Боря. — Никак мне банку не сбить! Ениколопов достал из кармана сюртучка свой браунинг. — Вот так, — сказал, выстрелив наотмашь, и банка, распоротая меткой пулей, закувыркалась в траве. — Хватит, котята, для начала и это хорошо… Пора возвращаться. Перед городом — рассыпься, каждый идет своей дорогой. А меня, котята, вы знать не знаете! Тропинкой, след в след, довольные собой, юнцы выходили на большак, делясь впечатлениями от выстрелов. Говорили: — Хорошо бы — бомбой! Чтобы не чикаться… Ениколопов уверенно шагал впереди, раздумывая: «Ничего, войдут во вкус — потом за уши не оттащишь. Надо внушить им, что они те самые, которым все дозволено… Это всегда захватывает!» — Стой! — крикнул кто-то из-за кустов. — Вы пошто крадетесь? Пошто стрельба такая идет? Ну?.. Стоял у дороги здоровенный дядя, босиком, в рубахе горошком. А через плечо — сапоги перекинуты (видать, казенные). — Кажи, што за люди? — кричал он без боязни. — Да вот, дядя, гуляем. — И Ениколопов, сказав так, повертел в пальцах золотой, ярко блеснувший на солнце. Но блеск этот, как ни странно, не затмил чувства долга. — Не задабривай. Идем до городу… там разберемся. — Моня, — сказал Ениколопов Мессершмидту, — давай… Моня не «давал». Безмотивцы раскисли. Тогда Ениколопов обратился к Боре Потоцкому (как самому старому члену партии). — Это же мясо! — показал он на мужика. — Презренная толпа! Боря с испугу высадил сразу пять пуль — одну за другой. Человек с казенными сапогами согнулся. Присел. Ноги его мутили придорожную пыль. «Ты што? Ты што?» — говорил он. Большое тело его выгнулось дугой, встав на затылок и на пятки, как живой горбатый мост. И вдруг разом плашмя расстелилось на земле, тихое… — Ловко, — оживился Сева Загибаев. — Куда денем? — Моня, — сказал Ениколопов, — вами я займусь отдельно. О том, что мои лекции убедительны, спросите у вашего товарища — Бори Потоцкого… А теперь — беритесь, дружно! Тело мертвого человека оттащили к реке. Запихали под рубаху ему камней и, раскачав, бросили в заводь. Всплеснула шоколадная вода, принимая тайну, долго качались потревоженные чистые кувшинки, да квакала испуганная лягуха… Пошли снова в Уренск. — Революционер не должен бояться крови, — внушительно говорил Ениколопов, глядя на Моню. — Все, что мешает великому делу, должно быть убрано и сметено. У нашего брата своя мораль: все дозволено ради торжества великой идеи… Декаденты говорят: «искусство для искусства», а мы с вами пишем на черном знамени: «революция ради революции!»… Ничего, Монечка, первый раз и мне было тяжко. Слишком грязное дело — наша борьба, и надо быть очень честным в этой грязи… Каждому безмотивцу Ениколопов дал по сто рублей. — Из партийной кассы, — сказал. — Но мы не обеднеем. А коли обеднеем — так искать долго не надо: все банки проклятого самодержавия к нашим услугам… Моня, только вы не копите! Эта сотня пролетит, будет тысяча, потом — миллион… Что делать? Бруно Иванович Чиколини поставил меж колен «селедку»: — Не верю своим ушам… Липецк — такой городок, просто чудо, и вдруг — читаю: убит липецкий полицмейстер! |