Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона»
Сергей Яковлевич, вертя в пальцах рюмку, молчал. — А кого может выставить уренское дворянство? — спросил Иконников. — Назовите мне, князь, хоть одного кандидата! Мышецкий встрепенулся и сразу же был вынужден сдаться. — Никого, — согласился он. — Пустое поле… — Подлец Атрыганьев, — продолжал Иконников, — нервнобольной Тенишев, пройдоха Алымов, обжора Батманов или… ха-ха, Куцый? «Где те отечества отцы, которых нам принять за образцы?» — Образцов не наблюдается. И я, со своей стороны, как губернатор, окажу вам посильную поддержку… После чего они выпили крепкой марсалы. Иконников спросил: — Как вы находите Ениколопова? — Приятный человек, — ответил Мышецкий. — Когда перестает играть в эсера, он просто милый господин. С ним легко и хорошо… — Вам… привет, князь, — сказал Иконников. — От кого? — вытянулся Мышецкий с опаской. — Конечно же, от Конкордии Ивановны. — Вы ее видели? — обмяк Сергей Яковлевич. — Да, в Питере. Она процветает и говорит об Уренске с таким бесподобным отвращением, с такими гримасами… — Вольно же ей так говорить, досыта здесь награбившись. Был уже поздний вечер, когда Сергей Яковлевич приехал на Петуховку. Не спеша разоблачился. Кулаком взбил тощую подушку. Посмотрел на стены — нет ли клопиков? Кажется, вот один уже вылезает, привлекаемый его сиятельством. — Петя, купите какой-нибудь гадости; неужели вас не кусают?.. Петя в соседней комнате включил лампу под абажуром, началось священное шаманство: перекладывание гравюр, любование ими, сверка по каталогам, радости и тревоги, понятные лишь коллекционерам. — А вы не знаете Кастильоне? — спросил Петя. — К сожалению — нет. — Хотите — покажу? — Ну, покажите, — отозвался Мышецкий устало. Петя вынес к нему, бережно держа в кончиках пальцев, старинный оттиск гравюры, поделился: — Только не хватайте руками, смотрите так… Это я купил по случаю в развале «брик-а-брак», еще в Петербурге. И, знаете, Кастильоне есть у Семенова-Тян-Шанского, а вот у Ровинского его уже не было… Это считается — большая редкость! — Кажется, звонят с улицы, — заметил Мышецкий. — Ну, как? — спрашивал Петя. — Вам нравится? — Очень, Петя, нравится. Но там опять звонят. Откройте… Это пришел почтальон — принес посылку. Небольшую, но тяжелую, обшитую холстом. Отпустив его, Петя оставил посылку на кухне, слонялся по комнатам, бегая глазами по углам. — Что вы ищете, Петя? — Да ножницы… шпагат резать. — Вот же они, — показал Мышецкий, — у вас под носом. Петя взял ножницы, ушел на кухню вскрывать посылку. — От кого? — крикнул ему князь из своей комнаты. — Не знаю, — ответил Петя. — Тут не написано… От легкого сквознячка чуть шевелился утолок старинного офорта. Было слышно, как Петя взрезал дратву. — Петя, — сказал Мышецкий, — можно один бестактный вопрос? — Говорите, — откликнулся Петя из кухни. — Додо, конечно, вам не пара. Детей вам бог не дал. Вот вы столько сил, терпения и денег вложили в это сокровище… Все мы, к сожалению, смертны, и — кому вы оставите все это богатство? С треском Петя вспорол холстину, покрывавшую коробку посылки. — Не знаю! — крикнул. — Я об этом еще не думал… Было слышно, как со скрипом вылезали из посылки гвозди. — Петя, — сказал князь, снимая обувь, — а если мы с вами… Лопнули уши, обожгло нестерпимым жаром, ослепило глава — чудовищно и нестерпимо. Ад! И стена комнаты вдруг, пошатнувшись, пошла прямо на Мышецкого, рушась сверху… Очнулся почти сразу. Хрустела и визжала под ногами штукатурка, шуршащая обрывками обоев. Пустые окна, без единого стекла, страшно глядели в ночь Уренской губернии, и там, за окном, словно ощупывая мир, шевелились черные руки деревьев. — Петя-а-а! — И чиркал спичку за спичкой, отбрасывая… Шурин его, мукомол и чудак, каких свет не видывал, лежал на полу, а над ним вонзились в стенку отброшенные взрывом ножницы. Булькали изо рта Пети громадные кровавые пузыри. Одна рука его завернулась за спину, а вместо второй, оторванной по локоть, торчала розово-белая чистая кость. — Великие мужи! — зарыдал Мышецкий. — Я не достоин созерцать вас, но вы… вы укрепляете мой дух… Так когда-то говорил Петя, и это вспомнилось — сейчас. Заливались трели пожарных троек. Свистела, сбегаясь на Петуховку, полиция. Мчались люди по улицам, стучали калитки. Первым, держась за плечи кучера, прилетел на коляске Дремлюга. — Целы? — закричал жандарм, остервенело крестя себя. — Целы? Подхватив провисшее тело, они сообща вынесли Петю на двор. В свете пожарных факелов ахнула толпа. Завыли бабы, прижимая к сухоньким губам платочки. Мышецкий был бос, сорочка его залита кровью шурина. Сочувствуя, толпа сразу разнесла языками по ветру: — Губернатора убивали!.. Через толпу, выдергивая за собой длинную шашку, выкрутился Чиколини, стал целовать князя в плечо, всхлипывая. Сергей Яковлевич, потрясенный, тоже поцеловал полицмейстера в потный лоб: — Скорее — Ениколопова… Господин Попов еще жив! — А вы? — скулил Чиколини. — Вы-то, голубчик мой? — Дайте мне обуться… Разгоните любопытных! Вылез из возка генерал Панафидин, маленький и сгорбленный, как сморчок. Сразу прошел в разгромленную взрывом кухню, поводил пальцем по печке и показал всем желтый осадок: — Мелинит, господа, пикриновая кислота… Видите? Чиколини ретиво рылся в развалинах дома, отыскивая ботинки губернатора. Сергей Яковлевич обулся тут же, на дворе, посреди толпы уренчан, галдящих и громко жалеющих Петю: — Смиренный человек был, господи, кака воля твоя? — Да то не в яво! — слышалось. — То в губернатора… Мышецкий обулся и злобно рявкнул в лицо толпе: — Глупости! Никакого покушения на меня, как на губернатора, не было, нет и не будет… Что я вам сделал худого, чтобы вы на меня покушались? Пить… дайте мне пить! Ему принесли воды, зачерпнутой прямо из колодца. Напился из ведра, как лошадь, замочив всю грудь; в ведре с водой бултыхались лягушки. Взял себя в руки, начал действовать: — Чиколини! Что вы там щепки собираете? Слушайте: сейчас же выберите из толпы понятых; все гравюры, от первого листа и до последнего, как государственную ценность отправьте ко мне в присутствие. |